Олег Гордиевский - Следующая остановка - расстрел

Однажды вечером — а это произошло в 1967 году — я неожиданно заболел — почувствовал острую боль в желудке. Елена в тот момент была еще на работе. Поскольку боль становилась все сильнее, я позвонил врачу «неотложной помощи», и тот вскоре приехал. Врач оказался молодым и весьма самоуверенным малым.

— Ничего серьезного, — заявил он, — у вас обычный катар желудка. Примете вот это, и все пройдет. — И он вручил мне таблетку, которую я тут же и проглотил.

«Интересно, что это такое — катар желудка? Никогда о таком не слышал», — подумал я.

После приема таблетки состояние мое не только не улучшилось, а, наоборот, ухудшилось — пальцы на руках и ногах стали неметь, а боли настолько усилились, что я боялся потерять сознание. В отчаянии я позвонил в посольство и попросил Сашу, нашего оперативного водителя, отвезти меня в ближайшую больницу. (Отправившись в одиночестве в больницу и согласившись на операцию, я нарушил одну из главных заповедей КГБ: разведчику, работающему за рубежом, ни в коем случае не разрешалось оперироваться под наркозом, если рядом не находился кто-то из его коллег. Существовала опасность, что человек в бессознательном состоянии может выдать секретные данные).

Через полтора часа ожидания в очереди на мое жуткое состояние наконец-то обратили внимание. И тут медперсонал больницы разом засуетился, а через полчаса после проведения всех необходимых анализов я уже лежал на операционном столе. Последнее, что я запомнил, — это как мне на лицо наложили маску.

Уже на следующее утро я почувствовал себя гораздо лучше, хотя и был еще очень слаб. Пришел хирург и сказал мне: «У вас был острый приступ аппендицита. Вы вовремя к нам попали». Я мысленно проклял самодовольного молодого врача «неотложки» с его диагнозом «катар желудка» и поклялся, что ни за что не оплачу его счет. После того как я вышел из больницы, он позвонил мне и спросил, почему его вызов до сих пор не оплачен, на что я ответил целой тирадой: «А с чего это вы взяли, что я вам что-то должен? Вы меня чуть было на тот свет не отправили». Доктор начал было протестовать, но я по совету одного знакомого датчанина пригрозил ему обратиться с жалобой в Ассоциацию практикующих врачей. Угроза моя произвела магический эффект — больше этот эскулап мне не звонил.

Но, как известно, беда не приходит одна. Когда я после операции находился дома на постельном режиме, мне неожиданно позвонил Тарнавский и взволнованным голосом сказал:

— Олег, срочно требуется твоя помощь!

— Не глупи. Я же еще не встаю с постели.

— Слушай, но дело очень серьезное… Юра повесился, — выпалил Тарнавский.

Я не поверил своим ушам:

— Юра?!

— Да. Нам предстоит опознать его труп.

Юра не был штатным сотрудником нашей резидентуры — КГБ Эстонской Республики направил его на учебу в Копенгагенский университет в рамках программы по обмену студентами между Данией и Советским Союзом. Ему было лет двадцать восемь, и он стал жертвой слепого зайцевского энтузиазма: резидент не видел, что Юра малопригоден к разведработе, к тому же иностранные языки ему давались плохо. Вместо того чтобы создать парню более благоприятный режим для работы, Зайцев постоянно давил на него — требовал как можно больше отчетов, активнее работать с иностранными студентами и представлять ему планы предстоящих вербовок. Положение усугублялось чувством тоскливого одиночества, которое Юра испытывал, живя среди иностранцев, а также мрачностью скандинавской зимы. В итоге бедняга, не выдержав нервного перенапряжения, повесился в душевой кабинке.

Нам предстояло срочно идентифицировать труп Юры, а Тарнавский с трудом изъяснялся по-датски, да к тому же плохо слышал на одно ухо. В результате, когда ему позвонил полицейский и сообщил, что советский студент покончил с собой, то он не понял, в морге какой больницы находится тело Юры. С трудом поднявшись с постели, я сел в машину Тарнавского, и мы в поисках загадочной больницы, имевшей в своем названии слово «Фредерик», покатили по городу. После того как мы объехали несколько больниц, в каждой из которой спрашивали, не привозили ли к ним тело советского студента, на что нам неизменно отвечали «нет», мне неожиданно пришло в голову, что слово «Фредерик» относится к названию не больницы, а улицы. Тут же я вспомнил, что улица с таким названием находится в полумиле от моего дома по дороге в наше посольство. Мы без труда нашли больницу на улице Фредерик, где нас уже ждали несколько дежуривших там полицейских. Вместе с ними мы прошли в морг. Один из них откинул верхний край простыни и спросил:

— Это он?

Я не знал, что лицо удавленника меняется до неузнаваемости. Я просто не мог поверить своим глазам, но тем не менее ответил: «Да, это он». Взглянув на Тарнавского, я понял, что и он сомневается, действительно ли это Юра. И тем не менее, он подтвердил мои слова. И хотя наши сомнения так до конца и не рассеялись, о Юре мы больше никогда не слышали.

Вернувшись в резидентуру, мы принялись обсуждать постигшую нас беду. Датская полиция сразу отмела подозрения в убийстве, так как все свидетельствовало о том, что парень сам наложил на себя руки. Позже из разговоров с его однокурсниками я узнал, что Юра был на редкость замкнутым, необщительным человеком. Даже присутствуя на студенческих сборищах, он никогда не принимал участия в обсуждении тех или иных вопросов, всегда отмалчивался. Судя по всему, жизнь среди иностранных студентов оказалась непосильной для его психики. Однако позже нам стал известен еще один факт из его личной жизни, который так же мог толкнуть парня на самоубийство. Два года назад Юра женился на очень красивой студентке, а поскольку взять ее с собой в Копенгаген было невозможно, молодая жена осталась в Таллине. Спустя некоторое время приятель сообщил Юре, что его жена завела роман с его другом.

Благодаря широте и многообразию моих служебных функций мне приходилось иметь дело с представителями разных слоев населения Дании, и мои познания о жизни на Западе постоянно расширялись. Вскоре возникло чувство, что все, что творится в нашей стране, — полнейший абсурд, и я стал критически воспринимать происходившие в ней события. Так что идею построения коммунистического общества в Советском Союзе я полностью отверг как несбыточную, а жизнь в Копенгагене только этому способствовала: здесь можно было слушать прекрасную музыку, посещать великолепные библиотеки: я не переставал восхищаться благоустроенными, по современному оснащенными школами, а датчане были открыты и доброжелательны в общении с иностранцами. В библиотеке здесь не существует никаких запретов, вам выдадут на руки любые книги и для удобства положат в пластиковый пакет с ручками, чтобы было удобно нести. И все это бесплатно. Такой сервис произвел на меня неизгладимое впечатление.