Виктор Меркушев - Забытые тексты, забытые имена. Выпуск 2. Литераторы – адресаты пушкинских эпиграмм

Судьба не была благосклонна к Екатерине Наумовне. Личная жизнь у неё не сложилась, а жизнь в литературе закончилась, едва начавшись. К двадцатым годам она совсем прекратила писать, о чём письменно сокрушался будущий наш герой, князь Шаликов. Она полностью отгородилась от мира с приёмной дочерью, сильно нуждаясь и мучаясь от многочисленных недугов. Вслед за сентиментальным князем и мы помянём добрым словом Екатерину Наумовну и не будем здесь приводить её текстов, тем более она сама когда-то предупреждала:

Или вот ещё о нём же:

М. Т. Каченовский. Гравюра Г. И. Грачёва. 1887

Случай играл в жизни Каченовского ничуть не меньшую роль, чем происхождение и связи в судьбе его покровителя, графа Алексея Кирилловича Разумовского. Сначала случай помог юному Михаилу поступить в Харьковский коллегиум, на тот момент ещё не ставший семинарией, где наряду с церковным, можно было получить и среднее светское образование. Затем, не без доли случайности, Михаил Трофимович оказывается на военной службе. Точно так же неожиданно вдруг обращается Каченов-ский и к статским делам. Вновь поступив в войска, он опять оказывается во власти непредвиденных обстоятельств: из-за служебной халатности его помещают под арест, и если бы не взявший на себя вину генерал Дурасов, то никаких эпиграмм Пушкина в адрес «курилки-журналиста» мы бы так и не прочитали.

Но недолгое заточение Каченовского кардинально поменяло его судьбу, где он, наконец, ясно осознаёт, чему обязан посвятить свою жизнь. Прозрение Михаила Трофимовича случилось благодаря знакомству с капитаном Сергеем Николаевичем Глинкой, будущим писателем и историком. Глинка делится с арестантом книгой Ивана Болтина «Примечания на историю России Леклерка», которая настолько впечатлила проштрафившегося полкового каптенармуса, что тот твёрдо решил продолжить дело русского гуманиста екатерининской эпохи.

Выйдя в отставку, Каченовский поступает библиотекарем к графу Разумовскому. Алексею Кирилловичу пришёлся по нраву бывший сержант Таврического гренадёрского полка, любящий чтение и умеющий достойно потрафить начальству. Когда граф становится попечителем Московского университета, то перевозит с собой в Москву и Каче-новского, сделав его управителем собственной канцелярии.

Благодаря содействию Разумовского Михаил Трофимович не только становится редактором «Новостей русской литературы» и «Вестника Европы», но и получает степень магистра философии, ни дня до того не проучившись в высшем учебном заведении. Через год новоиспечённый магистр уже доктор философии и изящных искусств, а ещё через некоторое время – профессор, преподающий в Московском университете риторику, словесность, статистику и историю. Обвинить Каченовского в невежестве сложно: недостаток систематического образования он умело компенсировал природным умом и трудолюбием, а также начитанностью в самых разнообразных областях знаний. Однако серьёзным учёным он так и не стал, хотя считается основателем «скептического направления» в русской историографии. Последнее, конечно, можно объяснить едкой полемичностью Ка-ченовского и его крайне осторожным отношением к фактам. Но студентам нравилась экстравагантность необычного профессора, критически воспринимавшего не только подлинность общепризнанных литературных памятников, но и всей русской истории. Лекции Каченовского не сохранились, но Тютчев, будучи его студентом, отмечает их сухость и бесстрастность, наградив своего учителя эпиграммой «Харон и Каченовский»:

Зато в отповедях своим противникам Ка-ченовский был остроумен и красноречив. Превратив свой журнал «Вестник Европы» в обличительный рупор, он не забывал никого: ни Карамзина, ни Жуковского, ни Вяземского, ни Пушкина… Разумеется, Пушкин тоже не оставался в долгу:

Каченовский и лично нападал на Пушкина, и предоставлял страницы журнала для своих единомышленников, недолюбливавших поэта. Пушкина, конечно, раздражали неловкие выпады в свой адрес, однако совсем всерьёз он Каченовского не принимал:

А личная встреча Пушкина с «Курилкой» произошла лишь однажды, в сентябре 1832 года, в стенах Московского университета на диспуте относительно подлинности «Слова о полку Игореве», где Пушкин доказывал подлинность памятника, а Каченовский – обратное. Скорее всего, их публичный спор проходил корректно, ибо в письме к жене Александр Сергеевич писал об этом событии с юмором, как о курьёзе. Этот факт указывает на не столь однозначное отношение Пушкина к гиперактивному учёному-самоучке. В чём-то же был симпатичен Каченовский нашему национальному гению? Ироничное отношение к кому-либо поэт позволял себе только при наличии некоторого сочувствия и понимания. Здесь дело, наверное, в том, что Пушкину импонировало стремление Каченовского вывести науку из университетских аудиторий, сделать её общим достоянием, наряду с литературой, живописью, музыкой. И в этом, пожалуй, главная заслуга Михаила Трофимовича, несмотря на все его заблуждения и безосновательные нападки на тех, кого мы продолжаем помнить и кто до сих пор не утратил своего значения в науке и литературе.