Харкурт Альджеранов - Анна Павлова. Десять лет из жизни звезды русского балета

К несчастью для меня, все узнали, что я немного говорю по-японски, и постоянно использовали меня как переводчика. Японский не казался мне слишком трудным, но сперва я конечно же столкнулся с обычной проблемой – никто не понимал меня. Однажды я спросил служащего отеля по поводу своей рубашки, а он отвел меня в ванну! Я так и не понял почему. Месье Дандре использовал меня в качестве секретаря, поскольку ему всегда приходилось посылать телеграммы, а на почте не могли их прочесть, если я не подписывал их печатными буквами и черными чернилами. К тому же я делал покупки для месье Дандре. Я охотно выполнял эту работу, потому что мне за нее платили, а это давало мне возможность купить больше вещей для дома и брать больше уроков.

Однажды мне представилась возможность испробовать свой японский язык на прелестной девушке по имени Сикова-сан, преуспевающей киноактрисе. Я познакомился с ней на одной из бесчисленных вечеринок с танцами, на которые нас приглашали. Хозяин сказал мне, что девушка спросила, может ли она потанцевать со мной. Я пришел в такой восторг и так усердно старался показать ей, что могу танцевать не только на сцене, но и на вечеринках, что мой японский совершенно покинул меня. Мне хотелось сказать: «Вы танцуете фокстрот очень хорошо», но такое предложение в переводе, казалось, было обречено на провал. Так что мы просто танцевали и улыбались друг другу.

Однажды месье Дандре протянул мне большой конверт, на котором крупными буквами было напечатано: «МИССИС АННЕ ПАВЛОВОЙ И ЕЕ ТРУППЕ». Внутри лежала отпечатанная карточка.

«Дорогие дамы и господа, – гласила она. – Наша танцевальная труппа То-ин-кай просит оказать нам честь и почтить своим присутствием танец на площадке, устраиваемый в вашу честь в Юракузе в два часа дня 29 сентября; по этому случаю члены нашей труппы намерены продемонстрировать различные черты японского танцевального искусства.

С уважением…».

Мадам Фуджи жаждала показать Павловой, как могут исполнять танцы некоторые из ее молодых танцовщиков.

«То-ин-кай, танцевальная труппа под сенью Уистерии». Программа началась, и к нашим воспоминаниям о Японии добавился еще один очаровательный день. В танцах принимали участие тринадцатилетние девочки, актриса, уже ставшая знаменитой, и сама мадам Фуджима. Одна из девочек танцевала весьма изысканно, ее танец повествовал о деве, которая несла продукты в корзинке, а к ней слетались птицы, чтобы растащить их. Мне кажется, что я до сих пор вижу ее взгляд, полный отчаяния, и исполненные гнева движения, когда она пыталась отпугнуть птиц.

Я все еще сохраняю программу того праздника. Она содержала детальное описание – хореограф в Японии называется «дизайнером поз», и я не могу удержаться, чтобы не процитировать описание «Теконы»:

«Эта песня была написана в XVIII столетии. Господин Нишияма положил это на новую музыку Шамизен для мисс Мюраты, которая, в свою очередь, нарисовала позы, следуя своим модернизированным идеям». История происходила следующим образом: в местечке Мада, в округе Катсушика, находится старый колодец, куда приходит девушка, чтобы набрать воды… Вдруг она уносится в своем воображении на несколько веков назад и вспоминает происшествие из жизни девушки ее возраста, которую называли Текона, очень хорошенькая девушка в поношенной одежде. За ней ухаживало много парней, добивавшихся ее любви, слетавшихся, словно мотыльки летней ночью, или рыбачьи лодки, возвращающиеся домой. Она говорила себе: «Мне нравится каждый из них, все они такие благородные и галантные. Я скорее умру, чем влюблюсь в кого-то одного и разочарую всех остальных». И она бросилась в ближайший залив и уснула вечным сном в мирной могиле под водой.

Погруженной в привидевшиеся ей образы девушке кажется, будто это событие произошло день или два назад, она поет песню:

Но мы не могли остаться в Токио навсегда, несмотря на то что успех мадам превзошел все ее надежды и труппе оказали королевский прием. Нам пришлось переехать в Кобе. Перед отъездом Павлову пригласили посетить школу танца Коширо-Фуджима. Нас, четырех учащихся, пригласили исполнить танцы, которые мы разучили из «Додзёдзи» [41], одного из классических произведений драмы Кабуки. По правде говоря, я почувствовал себя абсолютно униженным, словно червь, в присутствии двух высоких особ – или, точнее говоря, трех, поскольку Фуджима-старший, напоминавший пожилого, вышедшего в отставку Чекетти, тоже присутствовал. Но, полагаю, мы выступили все-таки сносно. Мне же предстояло худшее испытание – меня попросили сольно исполнить «Каппоре», один из самых популярных комических танцев в Японии. Ему триста лет, его танцует кули, который боится, что шторм помешает привозу апельсинов с юга.

«Что я вижу на горизонте? – говорится в сопровождающей песне. – Это парус? Может, это корабль с апельсинами, который везет золотистые фрукты для новогоднего праздника? Yo-o-itona, Yoi! Yoi!» Сначала кули бежит вдоль пристани, всматривается в море, затем стряхивает пыль с брюк и танцует, отбрасывая веревки, которыми рабочие подвязывают рукава кимоно, поскольку он теперь уверен, что Новый год будет благоприятным.

В пересказе это звучит не очень сложно, но танец ни в коем случае не был легким. Я приблизился к сцене и нервно начал с кулаком в кармане изображать, будто я кули и мне холодно. Затем я увидел, что мой любимый учитель тоже вышел на сцену и танцует со мной. Существовал ли когда-либо более благородный способ вернуть человеку уверенность?

Перед нашим отъездом учителя сделали нам подарок, который мы хранили всю жизнь, – веера, ими пользовались на представлении «Додзёдзи», во время приезда в Японию Эдуарда VIII, тогда еще принца Уэльского.

Затем – в Кобе. Нигде за пределами Токио мы уже не встречали роскоши, подобной «Империал-отелю». Я так стремился сэкономить деньги на уроки танцев и на дешевую прелестную одежду, что, наряду с несколькими наиболее авантюрными поляками, решил испробовать японский отель. Спать на полу по-японски неожиданно оказалось очень удобно.

Некоторые из мужчин купили элегантные кимоно и стали их носить, а однажды вечером мы устроили прекрасную вечеринку. Служащие отеля и так считали всех европейцев ненормальными, интересно, что они подумали, увидев нас на этот раз? Те члены труппы, которые не стали тратить деньги на японские одеяния, главным образом девушки, надели маскарадные наряды, варьировавшиеся от купальных костюмов до непромокаемых мешочков для купальных принадлежностей, надетых на голову вместо шляпок, и тренировочной одежды с пришитыми к ней крылышками.