Владимир Джунковский - Воспоминания (1865–1904)

По возвращении в зал отслужили заздравный молебен и затем панихиду по всем усопшим родным, после чего обошли крестным ходом вокруг дома, окропляя его снаружи. Обойдя дом, священник окропил святой водой все амбары, людские помещения, конюшни, скотный двор.

Крестный ход возвратился в церковь, а мы пошли на двор, где за длинными столами обедали мужики, бабы и рабочие. По окончании их обеда моя двоюродная сестра раздала им всем подарки. Мужики бросились качать ее сына Диму Хилкова, кричали «ура», многие были уже выпившие, все они пошли на площадку перед домом, плясали, пели песни довольно нескладно. Скоро приехали священники и с ними гласные села Павловки с хлебом-солью и с адресом княгине и князю Хилковым. После чтения адреса их угощали, и они со всеми здоровались.

Когда вся эта, можно сказать, официальная часть кончилась, мы пошли обедать. Обед был из шести блюд, длился он довольно долго, обедали с нами и выборные села Павловки. После обеда отправились опять на крыльцо, где нас обступили мужики, благодаря за угощение и подарки, и, войдя в комнаты, пропели хозяйке «многая лета».

Настроение у всех было очень хорошее, было много выпивших, но держали они себя вполне прилично.

После освящения дома мы могли остаться в Павловках всего четыре дня, очень нам было жаль уезжать, особенно моей младшей сестре Ольге, которая совсем влюбилась в своего племянника Диму Хилкова и все уговаривала мою мать остаться с ней еще. Но моя мать не хотела расставаться с нами и решила ехать 20-го августа – нам надо было торопиться в корпус.

Приехав в Петербург, мы узнали, что министром внутренних дел 6-го августа назначен был граф Лорис-Меликов, товарищами к нему Каханов и Черевин, что во многие губернии отправлены сенаторские ревизии.

Государя в Петербурге не было, он уехал 17-го августа в Ливадию. Слухи передавали, что государь уехал не один, а с молодой женой, что он женился в июле месяце [77]на 34-х летней княжне Екатерине Михайловне Долгоруковой. [78]Этому слуху мы как-то не хотели верить, нам он казался невероятным, какой-то осадок лег на наши души.

В корпусе мы не нашли никакой перемены, только инспектор классов Алексеев ушел, и на его место был назначен генерал-майор Завадский. Это был серьезный человек, очень образованный, окончивший Артиллерийскую академию. Завадский был строгий, но не мелочный и весьма доброжелательный человек. Я лично его очень любил, к нему всегда можно было подойти, попросить совета, обратиться с просьбой, он никогда не вилял и сразу отвечал, не делая при этом никаких поблажек, был очень справедлив. Раз у меня с ним произошло следующее. Был экзамен математики, он сидел за экзаменом. Вызвали одного моего товарища, который ничего не знал. Вынув билет, он подошел расстроенный к доске, я сидел в первом ряду и шепнул ему, чтобы он показал мне номер билета. Он его написал на доске, пока экзаменатор допрашивал другого, я успел ему подсказать весь билет, он с моих слов исписал всю доску. Подсказывая ему, я и не заметил, что инспектор Завадский следил за мной. Но он меня не остановил, только когда я кончил подсказывать, я услыхал свою фамилию. Завадский сделал мне знак подойти к нему, я подошел, он вполголоса мне сказал: «Явитесь к дежурному воспитателю, марш под арест». Я ничего не ответил, конечно, вышел из класса и был ввергнут в карцер. На другой день меня освободили. Товарищ мой экзамен выдержал. Учитель остался доволен ответом пажа и поставил ему 9, инспектор же, ничего не сказав учителю (а он мог велеть все стереть с доски, и тогда мой товарищ провалился бы), поставил ему только тройку. Средний вышел 6 – переводной балл. Я был удовлетворен, что хотя и посидел, но выручил товарища.

Из учителей у меня по математике оказался новый, так как мой старый, Юдин, заболел, вместо него стал преподавать подполковник Литвинов, изводящий преподаватель, объяснявший так, что никто не мог никогда понять, что он хотел доказать. Затем по физике был также новый прекрасный преподаватель Кладо – когда он рассказывал, то его можно было заслушаться, он отлично, ясно, отчетливо и интересно все объяснял.

В ноябре месяце, в конце, государь вернулся из Ливадии в Петербург. Встречи торжественной не было. Вскоре по приезде государя можно было ежедневно видеть на Невском или на Большой Морской карету характерной окраски – синей с золотом – экипажей Александра II, с ливрейным лакеем с аксельбантами и цилиндром вместо треуголки, и в окне кареты красивый профиль молодой женщины.

Слухи о женитьбе государя превратились в действительность, сомнений уже не было, а 5-го декабря последовал высочайший указ о пожаловании княжне Долгоруковой и ее детям: Георгию, Ольге и Екатерине – фамилии Юрьевских с титулом светлости. Таким образом, мы узнали, что государь не только женился, но имел уже детей от нее.

Это было большим для нас разочарованием, и когда государь приехал в корпус в середине декабря, то не знаю, как у других, но у меня на душе было не так легко, как в прежние приезды царя. Я замечал, что и мои товарищи так же, как и я, избегали говорить о женитьбе государя и о Юрьевской, мы были так воспитаны, что не смели и думать критиковать поступки государя, были воспитаны в непоколебимой преданности и любви к монарху, но тем не менее женитьба государя, когда вся страна была еще в глубоком трауре по императрице, внесла какую-то брешь в наши сердца, но сознаться в этом мы не решались не только друг пред другом, а даже и самим себе.

Государь на этот раз приехал в корпус в карете, окруженный казаками своего конвоя. Ужасно тяжелое это производило впечатление. Приехал государь позднее обыкновенного, к концу занятий, во время танцев, смотрел, как мы делали разные «па», танцевали вальс, польку, говорил с нашим преподавателем Стуколкиным. Впервые я увидел на сюртуке государя георгиевскую звезду. [79]При отъезде мы, как всегда, бросились провожать государя, в швейцарской густая толпа пажей, как старшего, так и младшего возраста, его окружила, фельдфебель подал государю шинель, выходные двери отворились, в это время государь вдруг повернулся к нам и сказал громким повелительным голосом, красиво грассируя: «Господа, прошу вас сегодня меня не провожать, не выбегать на улицу, я не в санях, а в карете, меня окружает конвой, могут быть несчастные случаи. Я этого не хочу, потому не бежать за мной, не провожать. Пожалуйста, господа. Спасибо за порядок».

Мы были очень разочарованы, но ни один из нас не двинулся с места, мы вышли только за государем на крыльцо, и, когда он садился в карету, у нас вырвалось оглушительное «ура», которое долго стояло в воздухе, пока карета царя, окруженная казаками, не скрылась из виду.

Нас отпустили в отпуск до вечера, уроки разрешили не готовить. Вскоре начались Рождественские каникулы, нас отпустили до Крещения.