Андрей Кручинин - Белое движение. Том 1

Подчеркнем, что оно представляло собою не только акт осознанной мести русскому генералу, но и наделялось преступниками каким-то символическим смыслом. Все источники называют местом преступления «Софийскую площадь, у памятника Богдану Хмельницкому», где 20 декабря (то есть накануне убийства Келлера) проходил парад «республиканских войск» в честь прибытия в Киев Директории, – и лучшего места для убийства генерала-монархиста, решительного противника сепаратизма (напомним надпись на постаменте памятника: «Богдану Хмельницкому единая неделимая Россия») и союзника Деникина, придумать было бы трудно. Это впечатление еще усиливается при попытке восстановить маршрут, которым были привезены на площадь Келлер, Пантелеев и Иванов, – и здесь мы подходим к цели их перевозки (перевода) по городу и сталкиваемся с двумя версиями, исходящими от современников событий. Согласно одной, графа «переводили из места заключения в контр-разведку для допроса»; другой же автор указывает точное направление движения:

«Через несколько дней немцы, узнавшие об аресте Келле– ра и его местонахождении, боясь самосуда над ним, потребовали у Петлюры перевода его из комендатуры в Лукьяновскую тюрьму…

Петлюровское командование план немцев разгадало. Для видимости оно решило подчиниться требованию немцев и отдало распоряжение о переводе Келлера и нескольких его адъютантов в Лукьяновскую тюрьму…»

Источник этой информации неизвестен, и вполне возможно, что им являются обыкновенные слухи; показательно, однако, что и Черячукин в связи с готовившимся массовым расстрелом говорит о «переводе в тюрьму» как внешнем оформлении расправы, прямо проводя аналогию с убийством Келлера. А потому уже кажется правдоподобным, что речь действительно шла о тюрьме или арестном доме близ Лукьяновской площади, где также содержались пленные защитники Киева; но для того, чтобы попасть туда, вовсе не следует ехать через Софийскую площадь – это слишком большой и совершенно неоправданный крюк, если, конечно, считать целью поездки перевод арестованных, а не доставку их к заранее избранному и столь символичному месту убийства.

Итак, почему же расправа была закамуфлирована версией «попытки к бегству», а Коновалец столь настойчиво отрекался от какой бы то ни было причастности к ней? Как раз 21 декабря было опубликовано официальное заявление «временного штаба охраны Киева при городском совете» («раде»), подчеркивавшее: «Смертная казнь в Украинской Народной Республике отменена и до сих пор не восстановлена». Таким образом, Келлеру грозил суд (скорее всего, военный), но, согласно букве закона, не смерть. Процедура же следствия и суда могла затянуться, а за это время судьба арестованного генерала должна была привлечь внимание сил, с которыми Директория отнюдь не хотела ссориться.

Немцы здесь, скорее всего, ни при чем – они имели все основания считать, что исходившего от них освобождения гордый генерал не примет, а потому и вряд ли горели желанием делать в этом направлении какие-либо шаги (более заслуживающим доверия представляется определенное утверждение Нелидова: «Были сделаны попытки перед германской комендатурой для спасения графа, но немцы не предприняли абсолютно ничего»). Зато с поражением и эвакуацией германских войск на сцену властно выступала Антанта, чьи представители и даже первые эшелоны войск уже появились в черноморских портах и громко заявляли о себе. Французский консул Э. Энно питал особенное расположение к тем, кто декларировал свою верность старому союзу по Мировой войне, и вероятность того, что он выступил бы на помощь прославленному русскому генералу, казалась отнюдь не малой, а навлекать на себя неудовольствие Антанты совсем не входило в планы Директории, озабоченной «международным признанием».

В меньшем масштабе та же проблема «признания» и поиска сильных союзников заставляла с известной предупредительностью относиться к новообразованиям, возникавшим на территории бывшей Российской Империи, – и тем больший вес должно было иметь слово руководителей Всевеликого Войска Донского, чей представитель в Киеве генерал Черячукин и сам глава государства Атаман Краснов еще недавно были подчиненными графа Келлера и не могли оставаться равнодушными к его судьбе. И если Добровольческому генералу Шиллингу можно было пообещать «разобраться», а потом послать к нему на квартиру наряд с обыском, то с Донцами так поступать новая киевская власть не осмеливалась.

Вот от кого, а отнюдь не от немцев, следовало ожидать требований об освобождении Федора Артуровича, да, наверное, и многих других генералов и офицеров, – а потому вполне правомерной представляется логика рассуждений современника, убеждавшего консула Энно в том же декабре: «…Я готов ручаться своей головой, что в момент писания сих строк число расстрелянных [в Киеве] перевалило 1000, – тем более [88], что Директория оффициально заявила, что на Украине нет [89]смертной казни». Действительно, в такой ситуации просто обязаны были начаться «попытки к бегству» и «неизвестно чьи самоуправства».

Показательна также обеспокоенность новой власти «посмертной» судьбой графа. Тела убитых, как рассказывает Епископ Нестор Камчатский, были «привезены в Покровскую обитель (Покровский женский монастырь. – А. К. ), где с честью были положены в гроб, и я рано утром совершил их отпевание, похоронив в ограде обители с надписями на крестах. С наличной стороны написаны были не подлинные имена убиенных, а псевдонимы». Последнее обстоятельство упоминает и генерал Кислицин, называя, правда, иное место захоронения: «Похоронен был граф Келлер моими близкими на Лукьяновке, причем похоронить этого рыцаря, всегда шедшего с открытым забралом, пришлось под другой фамилией». Расхождение в указании места свидетельствует о независимости двух источников (иначе совпадение было бы более полным), а противоречие снимается, если допустить, что генерал имел в виду не Лукьяновское кладбище, а относительно обширный район, к которому при желании можно отнести и Покровский монастырь. Обстановку секретности в некоторой степени подтверждает и рассказ генерала Черячукина: «Похороны графа Келлера были разрешены, но с условием, чтобы за гробом шли только самые близкие родственники покойного. Очевидно, Коновалец боялся манифестаций сопровождающих последние останки героя».

Современник отмечает, ссылаясь на публикации киевской прессы, и такой символический акт: «из газет узнали об убийстве ген[ерала] Келлера “при попытке бежать”. И о том, как въехавшему на белом коне Петлюре (это вроде бы преувеличение – Петлюра обходил «республиканские войска» пешком. – А. К. ) подносили саблю убитого графа». Даже если известие о «поднесении сабли» в действительности передавалось из уст в уста, это была та самая огласка, которой опасались новые власти, особенно в сопоставлении с рассказом о «побеге» и о подлинном характере убийства.