Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам

14 апреля 1943 года Всеволод Меркулов, ставший 4 февраля комиссаром государственной безопасности 1-го ранга, вновь возглавил наркомат госбезопасности. Тогда же (видимо, сразу) возобновились и опыты над заключёнными, которые проводились «Лабораторией – X» (теперь она стала называться «отделом А»). Нарком Меркулов отправил в Комитет по делам высшей школы ходатайство о присвоении начальнику «отдела А» Григорию Майрановскому звания профессора и учёной степени доктора медицинских наук без защиты диссертации, обосновывая свою просьбу тем, что…

«…за время работы в НКВД тов. Майрановский выполнил 10 секретных работ, имеющих важное оперативное значение».

И Майрановский стал профессором и доктором наук. Опыты над приговорёнными были продолжены. Проводились также исследования по применению наркотиков при допросах. Приходилось и на квартирах (разумеется, конспиративных) устранять людей, неугодных властям. Майрановский потом признавал, что…

«…во время еды и выпивки мною подмешивались яды. А иногда предварительно одурманенное лицо убивалось путём инъекции».

Комендант Лубянки Василий Блохин:

«Начиная с 1943 года, около 30 человек были умерщвлены ».

Тело одной из жертв « отдела Л» было доставлено в институт Склифосовского, в котором профессиональные патологоанатомы вынесли вердикт: человек скончался от острой сердечной недостаточности. В НКГБ посчитали это своей маленькой победой.

Ещё одной победой Всеволода Меркулова стало то, что пьеса «Инженер Сергеев», автором которой считался некий Всеволод Рокк (то есть как бы сам нарком госбезопасности), заинтересовала многие советские театры. На неё обратили внимание даже в московском Малом театре. Ставить спектакль поручили режиссёру Константину Александровичу Зубову. И он, видимо, решил главную роль в пьесе, автором которой был шеф НКГБ, доверить артисту Семёну Борисовичу Межинскому, фамилия которого была очень похожа на фамилию одного из предшественников Меркулова – председателя ОГПУ СССР Вячеслава Рудольфовича Менжинского.

В репетициях, начавшихся в Малом театре, принимал участие и студент ГЦепкинского училища Геннадий Сергеев, однофамилец главного героя спектакля. Впоследствии он вспоминал:

«Меркулов приходил на репетиции. Сидел он рядом с Зубовым. Ничем не выделялся, не шумел, замечаний не делал. Когда репетировали сцены, где студенты не были заняты, мы сидели в партере недалеко от них. Было слышно, что Меркулов всё время спрашивает Зубова: а как лучше сделать то или это? Пьесу-mo переделывали на ходу. Было видно, что драматург не знает, что такое сцена и сценичность, что диалоги, например, нельзя растягивать до бесконечности – зритель перестанет слушать. Вот Зубов и сокращал всё это многословие.

Но всё исправить он не мог. Текст примитивный, ситуации нелепые, насквозь фальшивые. Словом, сырая пьеса бездарного автора. Она вышла хорошо и принималась очень здорово благодаря игре актёров. Ведь для такого драматурга был взят лучший состав театра. Иначе, вы понимаете, было нельзя».

В книге писателя Юлиана Семёнова «Ненаписанные романы» тоже рассказывается о той поре и о наркоме госбезопасности Всеволоде Меркулове:

« Интеллектуал, он вместе со своим соавтором (тоже ныне покойным) написал в июле 1941 года пьесу “Инженер Сергеев”; ставили в филиале Малого, гнали день и ночь; “товарищ Всеволод Рокк” – таков был его псевдоним – приезжал на репетиции вымотанный до крайности;…здесь, в театре, расслабляся, отдыхал, получал “зарядку” творчеством замечательных мастеров русской сцены; героем его пьесы был беспартийный патриот, старый русский интеллигент, начавший борьбу против нацистов; актёрам понравился образ, работали самозабвенно.

Мягкий и тактичный, Меркулов советы давал ненавязчиво, интересовался, какие реплики неудобны актёрам, здесь же, в зале, вносил правки золотым пером тяжёлого “Монблана”.

После возвращения в кабинет чувствовал себя помолодевшим, с арестованными, которые пытались отрицать вину, работалось легче: вид пыток не переносил, когда начинали работу “специалисты”, уходил из камеры; легче всего ему давалась эмоциональная часть, заключительная, когда изувеченного человека надо было приободрить, вдохнуть в него веру, доказать, что признание вины – долг коммуниста, патриота Родины, ведущей борьбу с кровавым агрессором…»

5 июля 1943 года в районе Курской дуги начались жесточайшие бои. 12 июля наши войска перешли в наступление.

А накануне (11 июля) «Комсомольская правда» опубликовала стихотворение Сельвинского «Россия», на которое через два дня газета «Известия» ответила сокрушительной анонимной рецензией под названием «Неразборчивая редакция»: «Илья Сельвинский сочинил стихотворение под претенциозным названием “Россия”. В 74 строках этого халтурного произведения автор нагромоздил так много вздора, что читатель только диву даётся».

Поражала какая-то фантастическая неосведомлённость автора заметки, совершенно не знавшего всего того, что было связано с предметом обсуждения. О стихотворении «Россия» он написал так, словно увидел его впервые. Хотя оно печаталось в газетах, читалось по радио и даже выдвигалось на Сталинскую премию.

С другой стороны, в разгар наступления советских войск уделять внимание какому-то « вздорному» и « халтурному» произведению мог только человек очень и очень влиятельный.

И ещё. По тону заметки чувствуется, что её автор крепко задет, кровно обижен, и поэтому спешит расквитаться. Чем же (и кого?) могло обидеть стихотворение о Родине? Было ли в «России» что-либо подобное?

Было. В тот момент советские воины шли в атаку с возгласом: «За Родину! За Сталина !» А в 74 зарифмованных строках этого имени не было. За такое неупоминание Сельвинского и били (явно по прямому указанию Сталина).

В июле 1943 года Владимиру Маяковскому исполнилось бы 50 лет.

Аркадий Ваксберг:

«В 1943 году Лиля дома – без всякой парадной помпы – устроила скромное торжество по случаю пятидесятилетия Маяковского. Вечером начинался комендантский час, поэтому празднество было решено провести днём. Гости приходили со своей провизией, но достать выпивку почти никто не сумел».

Василий Васильевич Катанян:

«На 50-летие Маяковского Лиля Юрьевна в виде изысканного десерта сварила сладкую манную кашу, и все ели её холодную, присыпая корицей. Вообще-то в день рождения Маяковского ЛЮ всегда делала его любимое блюдо – вареники с вишнями. Но в сей голодный военный год муку нигде нельзя было купить, и ни у кого из знакомых её тоже не было: ею не разрешено было торговать.