Игорь Минутко - Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха

Я, торопясь, спотыкаясь, зашагал по узкой тропе к харчевне Файдаха.

«Не оглядываться! Не оглядываться!»

Но уже через несколько шагов я оглянулся — на коктебельском берегу никого не было. Только солнце играло с морем: яркие блики вспыхивали на водной глади то там, то тут, будто огромные золотистые рыбы показывали свои спины и тут же уходили в глубину.

…«Черный цилиндр» смотрел на меня с укоризной, а поезд, казалось мне, был уже совсем рядом: я видел его надвигавшиеся огни, грохот колес сотрясал рельсы. Еще несколько секунд… Я уже не хотел умирать. Чего же он медлит?

«Да не суетитесь вы, Яков Григорьевич! — с явным раздражением продолжал мой хозяин. — Сами все затеяли. Сдалась вам эта Катя-Катерина! Сколько их у вас уже было? И еще будут… Весь ваш путь в Елизаветград был безопасен, а вы…— („Все, — понял я, — паровоз — вот он, сейчас я разорванный на куски полечу в разные стороны.) — А вы что себе позволяете? — «Черный цилиндр“, оказывается, уже обнимал меня за талию, мое истерзанное побоями тело чувствовало ледяной холод его руки, и это прикосновение было приятно. Самое же невероятное заключалось в том, что мы, оказывается, летим над землей: посмотрев вниз, я увидел длинную гусеницу поезда, ясно обозначенную тусклым светом из окон вагонов.

«Пассажирский», — понял я. — Словом, так, Яков Григорьевич: последний раз. Еще один безрассудный поступок, продиктованный вашей похотью или какими-либо авантюрными побуждениями, и я от вас отказываюсь. Все! надоело! Так и доложу там…»

…И все исчезло, провалилось, рассыпалось искрами. Не знаю, какими словами описать все это. Я очнулся на крыльце домика путевого обходчика, голый и дрожащий, в жутких синяках и кровоподтеках. Хозяева, подобравшие меня, сказали: «Сам дополз от рельсов: по первой травке — кровавый след».

Нет, не получается «краткая биография» одной строкой. Не обессудьте, Яков Самуилович. Но все же постараюсь кратко.

В тот же день, когда я «обнаружился» у домика путевого обходчика, меня на дрезине доставили в Кременчуг и определили в богадельню при монастыре, то есть в благотворительную больницу.

Месяц я зализывал раны. За это время, пока я валялся на больничной койке, произошли большие перемены: закончилась Первая мировая война, в которой Германия и Австро-Венгрия потерпели поражение, в этих государствах пал монархический строй; была провозглашена Советская власть в Венгрии; в марте 1919 года в Москве состоялся первый конгресс Коммунистического Интернационала. Я был убежден: грянувшие события — фактическое начало всемирной пролетарской революции. Казалось бы, выбита почва из-под разногласий большевиков и уцелевших эсеров: позорный Брестский мир стал фактом минувшей истории.

«Так что же мне делать дальше? Как поступить?»

И я принял решение.

В середине апреля 1919 года я появился в Киевской губернской Чрезвычайке, в кабинете председателя, большевика Сорина, и заявил, шамкая беззубым ртом:

— Я — Блюмкин Яков. Нахожусь в розыске по обвинению в убийстве германского посла Мирбаха.

Дальше действительно «одной строкой». Для вас стараюсь, товарищ Агранов, дабы вы не надорвались, изучая мою персону со всех сторон.

Пока шло следствие в Киеве, я был на свободе, и мои товарищи по партии эсеров трижды совершили на меня покушение: для них я превратился в предателя. Скажу одно: пули летели мимо меня, в ситуации, когда, казалось, деваться было некуда, я окружен со всех сторон, мне удавалось довольно легко скрыться. Надеюсь, Яков Самуилович, вы понимаете, КТО помогал мне во всех этих случаях…

В конце концов я был отправлен в Москву, и по моей просьбе меня судил межпартийный суд — его трибунал состоял из эсеров и левых коммунистов, к которым я тогда формально примкнул. Заседания суда происходили в Первом доме Советов, то есть в бывшей гостинице «Метрополь», столь памятной мне по событиям 6 мая 1918 года…

И я, уважаемые товарищи и граждане, а также мой въедливый и «беспристрастный» следователь Яков Самуилович Агранов, был оправдан, все обвинения в измене с меня сняли, а за покушение были принесены извинения, которые, пунцовая от смущения, а возможно, и от других чувств, мне, запинаясь, прочитала по бумажке Ирина Кохановская (кстати сказать, моя будущая жена).

И я вернулся на службу во Всероссийскую чрезвычайную комиссию. Это случилось в июле 1919 года.

И только одно замечание к сказанному.

В течение последних восьми месяцев, с того ноябрьского дня, когда из Петрограда я тайно отправился на Украину, со мной постоянно был драгоценный груз, с ним я не расставался и, отправляясь на ответственные задания, связанные с риском и опасностями, прятал его у надежных товарищей, чтобы потом опять вернуться к нему. Это был небольшой чемодан с двадцатью двумя книгами по оккультизму и о Шамбале, полученными мною в петроградских библиотеках, — не без трудностей, надо заметить, по списку, который мне вручил Александр Васильевич Барченко.

При первой же возможности я обращался к этим книгам: читал, осмысливал, перечитывал, делал выписки. Я был захвачен и потрясен новыми знаниями, которые усваивались мною легко, с азартом, вдохновенно. На первых порах я как бы раздваивался, жил в двух, казалось бы, несовместимых мирах: русская революция, идеи Интернационала — и мистические доктрины оккультизма, незримое противостояние белого и черного братств. Пока во мне окончательно не укрепилась еще в Петрограде возникшая мысль: знания, энергию, мудрость Шамбалы необходимо поставить на службу мировой пролетарской революции и будущей всепланетной «республики труда и братства» всех людей Земли.

В Москву летом 1919 года я вернулся другим человеком.

Я жаждал опять попасть в ВЧК.

На Лубянку я (по собственной инициативе) явился сразу, как только оказался в Москве, и был принят сотрудником секретного отдела товарищем Аграновым. Да, да! Вами, Яков Самуилович. Помните ту нашу встречу? Причудлива и загадочна судьба, согласитесь. Вы мне тогда сказали: — Мы после межпартийного суда, реабилитировавшего вас, решили…— На вас в тот день, Яков Самуилович, великолепно сидел новый черный пиджак, и вы, поскрипывая начищенными ботинками, неторопливо прохаживались по кабинету. — Словом, есть мнение: вы останетесь нашим сотрудником, но пока — внештатным. В вас весьма заинтересован Реввоенсовет республики. Сами понимаете, война. Вот победим…— Интересно бы узнать, товарищ Агранов: вы тогда верили в нашу победу в гражданской войне? — Но одно необходимо определить сейчас, — продолжали вы. — Как бы ни сложились обстоятельства, куда бы ни забросила вас судьба, наступит момент «икс», и вы получите от нас задание, к выполнению которого приступите немедленно! С вашим непосредственным начальством, естественно, все будет согласовано. Вы принимаете такие условия нашего сотрудничества на ближайшее время?