Егор Лигачев - Предостережение

Иными словами, моя попытка как-то вмешаться в ситуацию, попытаться разобраться в ней была пресечена самым решительным образом. Всеми спецработами занимался КГБ. Обком к этому никакого отношения не имел.

Пишу об этом вовсе не в оправдательном наклонении.

Между прочим, никаких документов, касающихся происшествия в Колпашеве, я никогда не видел. Лишь спустя много лет неожиданно выяснились некоторые подробности. Когда газета «Правда» в 1988 году впервые опубликовала сообщение о смытом в обскую воду захоронении времен культа личности, мне, работавшему в ту пору в ЦК, рассказали, что в Комитете госбезопасности была создана специальная группа, занимавшаяся колпашевским событием. Принципиальное решение приняли где-то «наверху», и оно, безусловно, носило политический характер. Но его скрыли даже от местных партийных органов, а «привести в исполнение» в служебном порядке приказали чекистам в условиях полной секретности.

Но непосредственно на заседании Политбюро никаких решений на этот счет не принималось: если бы вопрос обсуждался коллективно, то, во-первых, он мог бы решиться совсем иначе, а во-вторых, о таком обсуждении теперь наверняка стало бы известно. Значит, все обговаривалось устно в одном-двух кабинетах.

Вдобавок такая манипуляция оказалась возможной не только из-за отсутствия гласности. Это был хотя и частный, но очень яркий, я бы сказал, символический пример того, к чему может привести сосредоточение в одних руках партийной и государственной власти.

Но, пожалуй, самый сильный, самый крупный пример такого рода последних лет — это келейно принятое решение о вводе войск в Афганистан. Именно келейно, но в сознании людей вина лежит в целом на правящей партии, хотя решение-то принимали даже не все члены ее высшего руководства.

Но с подобными ситуациями мы сталкивались и в период перестройки. Некоторые важнейшие, судьбоносные для страны решения принимались без фактического участия партии, однако в сознании людей они связаны именно с КПСС, потому что Горбачев — ее Генеральный секретарь. Так, в частности, произошло с принципиальнейшим вопросом о переходе к рыночным отношениям, с повышением цен.

Чтобы вернуть доверие народа, завоевать его симпатии, Коммунистическая партия должна была выступать на общественной арене как самостоятельная политическая сила, не связанная обязательствами по отношению к государству. Это понимали многие коммунисты. Не случайно не раз они поднимали вопрос о нецелесообразности совмещения должностей Генерального секретаря ЦК КПСС и Президента СССР.

Здесь я хочу рассказать о заседании Политбюро перед XXVIII съездом партии.

В том составе оно было последним и, теперь можно сказать, прощальным. Мы собрались за городом, в Ново-Огареве, в шесть часов вечера, а разъехались где-то к полуночи. Обсуждались все вопросы, связанные с открытием и работой съезда, а также кадровые варианты. В том числе был обмен мнениями о том, надо ли совмещать должности Генсека и Президента. Михаил Сергеевич попросил выступить на эту тему каждого. Все высказались за совмещение, что явно соответствовало намерениям Горбачева. Я однозначно сказал, что возражаю против совмещения. Президент — одно, а энергично, инициативно действующий Генсек — другое.

Разумеется, я понимал, что в вопросе о разделении высших должностей останусь в одиночестве и что это не может не повлиять на отношение ко мне со стороны Горбачева. Однако кривить душой не мог, чего бы мне это ни стоило!

Эту позицию разделяли многие. Именно вопрос о совмещении Горбачевым двух высших постов неоднократно поднимали коммунисты на собраниях, в печати, письмах в ЦК. Напомню, этот вопрос очень серьезно обсуждался на Пленуме ЦК в мае 1991 года.

Не имеем ли мы здесь дело попросту с легализацией того положения, которое негласно существовало раньше, когда два-три человека в Политбюро якобы от имени партии могли поручить КГБ уничтожить могильник жертв, скрыть это решение от партийных органов, а вся вина за случившееся была возложена на коммунистов?

Не возникает ли здесь ситуация Понтия — Пилата, при которой Пилат ссылался на Понтия, Понтий кивал на Пилата, а Иисуса тем временем отправили на Голгофу, к распятию?

Мое понимание тех событий, которые обобщенно, пользуясь терминологией английского судебного права, можно было бы назвать «Гдлян против Лигачева», прошло через несколько стадий.

Сначала я воспринял нападки следователей Гдляна и Иванова как удар лично против меня, нанесенный с целью выбить из руководящего ядра партии, а заодно сделать на этом свои политические карьеры. Но когда к делу очень активно подключились некоторые средства массовой информации, уже имевшие в тот период ярко выраженную антисоветскую окраску, мне стало ясно, что вопрос не только и не столько во мне лично — речь идет о том. чтобы скомпрометировать Политбюро. Затем понимание происходящего еще более углубилось.

Произошло это на первом Съезде народных депутатов СССР, когда в некоторых выступлениях впервые обнаружилось противостояние партии и Советов — кто выше? Когда я услышал эти выступления, мне сразу стало ясно, что начинается какой-то новый этап общественного развития, не предвещавший стране и народу ничего доброго. Нападки Гдляна предстали в новом свете: готовится атака на КПСС, задумывается антикоммунистическая кампания.

А время шло. И стало очевидным, что прицел взят еще выше! После легализации антикоммунизма обнаружилось главное направление удара со стороны тех политических сил, которые поддерживали Гдляна и Иванова. Вовсе не стремясь возвеличить собственную персону, обязан все же сказать, что именно я был тем человеком в Политбюро, который постоянно выступал в защиту социалистических принципов.

В качестве примера могу сказать, что именно я категорически настаивал на исключении из Отчетного доклада ЦК КПСС XXVIII съезду тезиса о введении частной собственности, продолжал выступать против очернительства советской истории, за укрепление единства партии. Именно я на заседаниях Политбюро и в публичных выступлениях многократно бил тревогу в связи с событиями в Восточной Европе; решительно отстаивал современную аграрную политику, коллективные формы сельского хозяйства, доказывал необходимость его технической реконструкции. В этих принципиальнейших вопросах — о частной собственности, о колхозах, о единстве партии и целостности страны, о ситуации в Восточной Европе и о других — у меня было очень много сторонников, на уровне высшего партийного руководства я выражал определенные общественные настроения, которые в той или иной мере надо было учитывать. Эти настроения препятствовали осуществлению далеко идущих планов капитализации страны.