Ги Бретон - От великого Конде до Короля-солнце

Разгневанная Анна Австрийская немедленно вернулась во дворец в сопровождении своей подруги.

На следующий день мадам де Монбазон было ведено оставить Париж и без промедления отправиться в Рошфор, где у нее был дом…

Это изгнание привело в ярость «важных особ», которые словно сорвались с цепи. «Они сочли себя униженными и оскорбленными, — пишет Виктор Кузен, — и помышляли только о мести. Герцог де Бофор, чье самолюбие было жестоко уязвлено, неистовствовал: в этом конфликте страдала не только его репутация, но и любовь. В Вандомском дворце уже давно обсуждались самые крайние меры, но теперь решено было перейти к действиям, и был составлен план убийства Мазарини».

На сей раз «важные особы» приступили к исполнению своего плана незамедлительно.

Однажды вечером Мазарини был приглашен ужинать в Мезон, к Рене де Лонгею. На дороге были расставлены убийцы, получившие соответствующие инструкции. Вандомы, Гизы и мадам де Шеврез, пользуясь тем, что двор разделился из-за путаного дела с любовными письмами, желали одним ударом избавиться от Мазарини, припугнуть регентшу, обрести прежнее влияние, сделать своего друга Шатонефа первым министром, уничтожив, таким образом, политическое наследие Ришелье.

Итак, они с удовольствием смотрели, как кардинал садится в карету. Все шло, как было задумано. Но в тот момент, когда слуга собирался закрыть дверцу кареты, на пороге появился Месье — оживленный и радостный, ибо дом Рене де Лонгея славился своими поварами.

— Минуточку, — воскликнул Гастон Орлеанский, смеясь, — я поеду с вами в Мезон. Хороший ужин превыше всего.

И он сел в карету рядом с кардиналом. «Важные особы», следившие за отъездом, были сражены наповал. Едва карета скрылась из виду, как они послали к убийцам всадника с приказом ничего не предпринимать.

Нельзя же было, в самом деле, рисковать жизнью герцога Орлеанского, первого принца крови. Так Мазарини избежал смерти благодаря чревоугодию Месье…

На следующий день некоторые из убийц изливали свою досаду столь громко и откровенно, что привлекли внимание полиции кардинала. Мазарини, извещенный о заговоре, предпринял все необходимые меры, согласовав их с регентшей: герцог де Бофор был арестован;

Вандомам было предложено удалиться из Парижа; мадам де Шеврез была отправлена в изгнание сначала в Дампьер, а затем в Анжу, Шатонеф — в Турень, епископ Потье — в Бове. Одним словом, группа «важных особ» прекратила свое существование, и мадемуазель де Монпансье сообщает нам, что «при дворе в самое короткое время все разительно переменилось; эта решительная расправа очень укрепила власть кардинала Мазарини».

А через некоторое время в Париже стало известно о любовном приключении мадам де Монбазон в ее рошфорском заточении. История наделала много шума и выставила в самом смешном виде нимфу Эгерию, вдохновлявшую своими советами «важных особ».

Однажды герцогиня принимала у себя любовника, когда ее муж, занимавший спальню этажом ниже, поднялся к ней и отворил дверь.

— Мне послышался какой-то шорох, — сказал он, — наверное, это была крыса?

— В самом деле, — ответила мадам де Монбазон, — но не волнуйтесь, я ее уже держу.

Эта невероятная наглость имела самые неожиданные последствия: любовник, спрятанный под простынями, не выдержав, захохотал во все горло. Несчастному пришлось удирать из спальни голым, спасаясь от разъяренного старого герцога…

Казалось, дело с письмами завершилось. Однако оставался еще один персонаж этой драмы, который до сих пор не проронил ни слова (по просьбе мадам де Лонгвиль), а в декабре 1643 года вдруг обнаружил желание защитить честь как свою, так и дамы сердца. Это был Морис де Колиньи. Поскольку Бофор и Вандомы оказались вне досягаемости, он решил вызвать на дуэль единственную «важную особу», оставшуюся в Париже, — герцога де Гиза.

Поединок состоялся на площади Рояль в присутствии мадам де Лонгвнль, которой, видимо, хотелось увидеть собственными глазами схватку, где вновь сошлись Гиз и Колиньи… Последнему, впрочем, не повезло: он был ранен в руку, которую пришлось ампутировать и парижане уже на следующий день стали распевать сочувственные куплеты:

«Утрите ваши глазки,

Прекрасная Лонгвиль,

Утрите ваши глазки,

Он жив, ваш Колиньи.

Его вы не браните,

Он хочет жить затем,

Чтоб вы его любили,

Чтоб быть у ваших ног».

Увы! У несчастного началось заражение крови, и спустя пять дней Колиньи умер.

«Таким образом, — говорит мадемуазель де Монпансье в своих „Мемуарах“, — завершилась комедия, нанесшая большой ущерб королевской власти и посеявшая первые семена разногласий и беспорядков… Можно сказать, здесь таится исток смуты, так долго сотрясавшей Францию».

В самом деле, из интриг и заговоров, возникших вследствие двух любовных писем, выросла Фронда…

В начале 1644 года нападки на Мазарини потеряли свою остроту. Народ, не способный к продолжительной ненависти, лишь повторял со смехом и с перемигиваниями то, что впоследствии напишут историки в своих трудах: «Кардинал был первым министром при Анне Австрийской».

Шутка эта не отличалась тонким остроумием, но обладала достаточной скабрезностью, чтобы парижане вели себя спокойно в течение четырех лет.

Но в 1648 году из-за пустякового повышения налогов вдруг разразился с необыкновенной силой мятеж против человека, делившего ложе королевы.

Внезапно парламент, охваченный демагогическим рвением, восстал против своего первого министра, потребовав сократить подати, защитить доходы и учредить специальную палату правосудия, дабы «должным образом карались лихоимство и злоупотребление в сфере финансов».

Разногласия не были серьезными и могли быть легко улажены, если бы в дело не вмешалось несколько красивых дам, чрезмерно возбужденных начавшимися беспорядками. Нужно сказать, что женщины, которые, как мы уже видели, часто служат причиной великих потрясений, более восприимчивы, нежели мужчины, к безумным помыслам. Между тем Европа сотрясалась в мучительных конвульсиях. Англия, под водительством Кромвеля, подняла руку на собственного монарха — короля Карла I судили и обезглавили подданные, а в это же время янычарами был удавлен султан Ибрагим…

Словно бы опьяненные порывами отравленного ветра, женщины неожиданно впали в самое настоящее исступление. Мадам де Лонгвиль, мадам де Шеврез, мадемуазель де Шеврез, мадемуазель де Монпансье, чье затянувшееся девство болезненно влияло на рассудок, прекрасная Анна де Гонзага, будущая принцесса Пфальцская, вдруг занялись политикой и стали командовать мужчинами, подстрекая их к крайним мерам.