Ги Бретон - В кругу королев и фавориток

Народ немедленно стал винить Генриха IV, и не без оснований, в том, что именно он несет ответственность за этот провал. Все шепотом говорили друг другу, «что он слишком много развлекается со своей маркизой» и что удовольствие, которое он получает в постели своей любовницы, мешает ему отправиться на помощь городу Кале. Поэт Сигонь сочинил четверостишие, которое тогда пользовалось большим успехом:

Король Анрн давно уже мечтает Надменного испанца напугать, Но от священника ом нынче убегает, Чтоб следовать за шлюхой на кровать.

Что, конечно, было верно, но слишком уж вольно. Еще более грубое латинское двустишие привело в восторг интеллектуалов, грамотных людей и даже добропорядочных священников, которые всегда любили посмеяться.

Те Mars avexit, Venus opprimit. O scelus! Ensis cuspide quod partum est, cuspide penis abit.

Что в переводе означает:

«Марс тебя вознес, Венера тебя низвергла. О, преступление! Все, что было добыто острием шпаги, теперь развеяно концом…».

После потери Кале все полагали, что король возьмется за организацию обороны других городов, находившихся под угрозой испанцев. Генрих IV и сам собирался это сделать, забывая, как всегда, о том, что он раб своей страсти к Габриэль.

В начале мая он писал в Аббевиль г-ну Плесси-Морне: «Мы проведем лето здесь в Амьене, чтобы быть поближе к вражескому авангарду на случай, если враги предпримут что-нибудь». Но спустя неделю он уж был в Монсо, рядом со своей любовницей…

Там он оставался до октября, резвясь в окрестных лесах, пируя с друзьями, рассказывая пикантные истории, а главное, предаваясь с фавориткой любовным играм на огромной белой постели с балдахином.

Как все влюбленные в мире, Генрих IV дарил своей возлюбленной все, что у него было. Но это было бы еще полдела: он дарил ей и то, что принадлежало государству. Так, например, 25 августа 1596 года он подарил ей полностью все имущество «покойного Боке, жителя Парижа, и его детей, которые его убили», 31 числа того же месяца он пожаловал ей значительную сумму, взысканную в виде штрафов, 2 сентября передал ей сумму излишка налогов, заставив налогосборщиков Гиени и Руэрга вернуть эти деньги, а еще позже, не дожидаясь очередного поступления налогов, подарил ей тридцать две тысячи ливров, полученных от продажи судебных должностей в Нормандии…

Получив эти огромные деньги, новоиспеченная маркиза де Монсо занялась переустройством своего замка и земляными работами.

Народ, который к тому времени, уже терпеть не мог Габриэль, возмущался сыпавшимися на нее щедротами, и неудивительно, что по Парижу ходил среди прочих такой памфлет:

О короле и о маркизе

О нашем короле вы мне сказали?

— Нет, — говорю, — клянусь, я ж не дурак. Я говорил вам о Сарданапале

Con sempre star in bordello

Hercule no se flatta immortelle [65]

В славнейшем королевстве дураков,

Где горы золота огромной высоты —

Дар распрекраснейшей маркизе де Монсо.

Меж тем вся Франция разорвана в куски.

Так что в то время, когда король энергично растрачивал огромные суммы, которым полагалось находиться в королевской казне, Франции не хватало денег на войну с испанцами. Целые полки угрожали покинуть свои посты, если не получат жалованья, и Сюлли, ужасаясь легкомыслию своего государя, разделял возмущение народа.

А вскоре и сам Генрих IV пришел в отчаяние от своей нищеты. Обобранный своей ненасытной любовницей, в драных рубашках, с протертыми до дыр рукавами камзолов, он неожиданно увидел надвигающуюся катастрофу и решил обратиться прямо к представителям страны с просьбой прийти ему на помощь.

В октябре он созвал в Руане ассамблею нотаблей, чтобы вместе с ними обсудить, как восстановить казну. Находя уместным поразить нормандское население зрелищем королевского двора во всем его блеске и элегантности, он попросил Габриэль, единственного состоятельного человека в королевстве, предварить его приезд, обставив это как можно пышнее. Фаворитка, несмотря на восьмимесячный срок беременности, отправилась в путешествие и прибыла в Руан в роскошных носилках. Первый председатель Клод Грулар вышел поприветствовать ее, так как речь шла о правительнице, а архиепископ почтительно спросил, не согласится ли она остановиться во дворце, принадлежащем аббатству Сент-Уан.

Один только капитул собора проявил некоторое неудовольствие, оправдываясь тем, что в город прибыла всего лишь наложница; но тут в дело вмешался прелат и потребовал от них полного уважения к любимой женщине Его Величества.

Надо, правда, принять во внимание, что этим чутким святым человеком был Антуан Бурбон, незаконнорожденный брат короля…

На следующий день прибыл и сам Генрих IV, который открыл ассамблею нотаблей несколькими проникновенными словами, прежде чем перейти непосредственно к трудностям. Габриэль, лично заинтересованная в успехе этого «национального займа», слушала все обсуждение, спрятавшись за гобеленом.

Но, к сожалению, депутаты оказались глухи к просьбам короля, и ему пришлось смириться с унизительной необходимостью обратиться к английской королеве, которая одолжила ему двести тысяч экю, и к Голландии, выдавшей аванс в четыреста пятьдесят тысяч флоринов.

Несмотря на одолевавшие его заботы, Генрих IV пережил в Руане огромную радость: Габриэль родила ему второго ребенка, девочку, которую назвали Катрин-Генриетта.

В начале февраля 1597 года двор покинул Нормандию и возвратился в Париж, где король немедленно начал проматывать полученные в долг деньги, устраивая пышные балы, чтобы развлечь свою любовницу.

Непонимание ситуации дошло до того, что однажды в феврале он устроил маскарад, а также с удовольствием посещал дома знати, где устраивались развлечения. Габриэль, постоянно висевшая у него на руке, «игриво срывала с него маску, осыпала его поцелуями везде, куда бы он не приходил», сообщает один хронист.

Во время одного из таких празднеств, поздним мартовским вечером, пока принцы, сеньоры и дворяне любезничали с дамами с беспримерным бесстыдством, королю доложили, что Амьен взят испанцами.

Новость его потрясла.

После года, незаметно пролетевшего «в веселье и танцах», король вдруг увидел себя на краю пропасти. Появилась реальная угроза наступления на Париж и его взятия…

До крайности взволнованный, побледневший, Беарнец подумал вслух:

— Ну, побыл королем Франции, пора снова становиться королем Наварры!

Потом повернулся к заплаканной Габриэль:

— Моя госпожа, надо бросать оружие и садиться в седло для иной войны.