Ги Бретон - Когда любовь была «санкюлотом»

Как сказал доктор Кабанес, «революция — великая сексуальная драма». Очень точное определение. Потрясения, опрокинувшие за несколько месяцев монархию, просуществовавшую тринадцать веков, и изменившие лицо Франции, стали следствием сложнейших и запутаннейших любовных интриг, в которых все переплетается удивительным образом.

Госпожа де Монтессон, любовница герцога Орлеанского, укладывает свою племянницу, госпожу де Жанлис, подругу энциклопедистов, в постель будущего Филиппа Эгалитэ. Между двумя ласками он становится противником монархии. Одновременно госпожа де Монтессон преподносит ему Пале-Рояль, который он превращает в прибежище «веселых» девиц.

Именно их посылает Филипп в октябре в Версаль, потом в Учредительное собрание; они окружают Теруань де Мерикур и вопят, стоя вокруг эшафота и требуя казни.

Однажды они заразят солдат и подвергнут опасности всю республику, которую помогли установить.

В это же время другие женщины играют роль руки Судьбы. Симона Эврар побуждает Марата к написанию самых кровожадных статей, которые спровоцируют сентябрьскую бойню; госпожа Ролан прогоняет короля. Чтобы спасти Марию-Антуанетту, Ферзен будоражит Европу, и она берется за оружие. Госпожа де Бальби, фаворитка графа Прованского — «королева эмиграции» — добивается помощи от России. Любовница, брошенная господином де Шареттом, сообщает республиканцам об отступлении Шуанов. Только для того, чтобы спасти Терезию Кабаррус, Тальен устраивает переворот 9 Термидора, который остановил террор…

Но вот революция окончена. И тогда несколько дам с прелестной внешностью и не очень строгой моралью решают подтолкнуть к славе молодого корсиканского офицера. Благодаря их вмешательству он будет командовать артиллерией, освободит Тулон, станет генералом…

Однажды он станет монархом — вот как велико будет их влияние и их власть.

Это лишь еще одно доказательство того, что любовь — чью роль «серьезные» историки упорно отрицают, — движитель всех великих мировых событий. Именно она двигала революционерами, как в прошлые века аристократами; можно с уверенностью сказать, что большинство политических актов этих бессердечных патриотов продиктовано страстью.

Женщин любили все. Что, впрочем, совершенно нормально. И все-таки удивляешься, понимая, что у всех этих великих сокрушителей трона была только одна мысль, одно желание:

ВОЛОЧИТЬСЯ ЗА ЖЕНЩИНАМИ…

2 мая 1766 года к дежурному посту охраны Пале-Рояля пришла молодая танцовщица парижской Оперы Розали Дютэ. Она старалась держаться как благородная дама. Ей исполнилось пятнадцать лет, у нее были лукавые глаза, белокурые волосы, очаровательная улыбка и грудь, сулившая ей большое будущее.

— Монсеньер герцог Орлеанский ждет меня, — сказала она.

Ее проводили к герцогу, который немедленно ее принял, усадил в кресло и начал разглядывать с плохо скрываемым удовлетворением.

— Я хочу объяснить вам, мадемуазель, — наконец заговорил он, — почему я решился пригласить вас сюда. Мои друзья хвалили ваше очарование, и некоторые — особые — таланты, делающие вас идеально партнершей в этой маленькой игре в «лошадки».

Розали была польщена.

— Монсеньер, я буду совершенно счастлива, если Вы найдете хоть сколько-нибудь привлекательной и за» ной мою скромную персону…

Герцог улыбнулся.

— Речь идет не обо мне, — сказал он, — а о моем сыне, герцоге Шартрском, который доставляет мне так много волнений. В восемнадцать лет он по-прежнему девственник и, кажется, нимало от этого не страдает. Он вял и апатичен и так мало интересуется женщинами, что мы с тревогой спрашиваем себя, не хочет ли он искать удовольствий у других, запрещенных берегов…

Вероятность такого извращения очень беспокоила, он боялся, что его сын может последовать примеру своего прадеда, брата Людовика XIV, особые пристрастия которого все еще оставались позором семьи. Розали Дютэ начала понимать, чего от нее ждут. Она сделала внимательное лицо.

Герцог продолжил:

— Узнав о ваших выдающихся способностях, я подумал, что вы можете нам быть очень полезны, чтобы навсегда приучить моего сына к прелестям женского пола…

Молодая танцовщица, как все артисты нашего великого лирического театра, была очень искушена в распутстве. Она согласилась взять дело в свои руки и обещала постараться.

— Когда я должна начать?

— Сейчас же.

И герцог Орлеанский велел позвать сына.

— Я оставлю вас с ним. Он ничего не знает о моих планах, так будет естественнее. Заставьте его трепетать, и моя благодарность удивит вас.

В этот момент вошел герцог Шартрский. Это был высокий застенчивый юноша со свежим цветом лица. Он вежливо поклонился Розали и сел, сведя колени вместе, с благонравным видом. Его отец не стал понапрасну терять время.

— Мадемуазель Розали Дютэ, одна из красивейших танцовщиц нашей Оперы, — сказал он, обращаясь к сыну, — хочет кое о чем поговорить с вами… наедине вдвоем [1]. Я надеюсь, что вы сумеете найти достойный ответ… Я скоро вернусь.

Он поднялся и вышел, оставив молодых людей

Розали, у которой уже было несколько подобных учеников, знала что в таком обучении малейшая стесненность в отношениях может повредить ходу занятий. Поэтому, не говоря ни слова, она подлетела к герцогу Шартрскому, уселась к нему на колени и поцеловала в губы, «умело пользуясь языком», — она хотела показать ему, сколь приятна и полезна бывает сия ласка.

Но будущему Филиппу Эгалитэ эта процедура показалась столь странной, что он в ужасе отпрянул назад. Чтобы подбодрить его, Розали прошептала:

— Простите меня, монсеньер, но вы мне так нравитесь! Вы так хороши собой!

Эта грубая лесть несколько приручила герцога, и он придвинулся к ней.

Используя полученные благодаря опыту в таких делах приемы, Розали сейчас же начала готовить его к первому уроку.

К несчастью, бедный юноша был по-прежнему погружен в полнейшую апатию и, казалось, совершенно не интересовался уроком. Как пишет один из его современников, «его натура, которую еще ни один талантливый ментор не пытался приучить к подобным занятиям, оставалась совершенно глуха». Наделенная невероятным чутьем в искусстве преподавания любви, молодая балерина поняла, что, если она хочет увлечь за собой молодого герцога, ей придется — если можно так выразиться — «поставить ему ушки на макушке»…