Дмитрий Шепилов - Непримкнувший

Во всяком случае при первом знакомстве с руководящим ядром компартии и государства не хотелось фиксировать мысли о наличии в нем каких-либо трещин или шероховатостей. Всё представлялось очень идиллически. Этому в немалой степени способствовали такие положительные стороны жизни и деятельности китайских лидеров, которые невольно сглаживали всё негативное.

Из этих сторон наиболее покоряюще действовали, пожалуй, две — простота и скромность во всём.

Прост и скромен был зал, в котором мы заседали. Большой стол. Кресла с плетеными подлокотниками. На стенах портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Всё. Никаких проявлений роскоши или помпезности, хотя это бывший императорский дворец.

Проста и скромна была одежда всех китайских лидеров.

Проста и скромна манера держаться, говорить. Мы убедились скоро, как скромно и строго оценивают китайцы достигнутые ими успехи, хотя победа китайской революции была, несомненно, самым мощным ударом по мировой системе империализма после Октябрьской революции.

Вскоре мы узнали, насколько прост, строг, скромен и весь служебный и домашний быт китайских лидеров. Оплата их труда, убранство квартир, достаток семьи мало чем отличались от быта среднего китайского интеллигента или квалифицированного рабочего. Это выгодно отличало китайских лидеров. В эту пору даже номинальная (не говоря уж о реальной) заработная плата нашей руководящей верхушки не менее чем в 8 — 10 раз превышала оплату высококвалифицированного рабочего или интеллигента. Роскошные квартиры, загородные и приморские особняки, бесплатность всех видов материальных и культурных услуг. Всё это ставило руководящую советскую верхушку в совершенно исключительные условия. Ленинские нормы и ленинская строгость к себе в этих вопросах давно были отставлены. Принципиальные, теоретические положения на этот счет, сформулированные Лениным в его «Государстве и революции», были преданы забвению.

Поэтому то, что мы увидели в этой сфере в Китае, мне очень импонировало. Хотелось истолковывать это как одно из доказательств близости лидеров к народу, полной отрешенности их от всего меркантильного, корыстного во имя беззаветного служения народу.

Последующий ход событий показал, что и в этих вопросах многое представлялось нам тогда идиллически.

…Когда все расселись, Н. Хрущев передал Мао и всем китайским лидерам привет от советских руководителей. Мао лаконично поблагодарил. Дальше Хрущев спросил Мао о его здоровье. Тот ответил одним словом: «Ничего».

Началась беседа, которая длилась 3 часа 20 минут. Собственно, говорили почти исключительно Хрущев и Мао Цзэдун. А если говорить ещё точнее, то беседа на 9/10 состояла из безудержных словоизлияний Хрущева и на 1/10 из лаконичных реплик Мао. К сожалению, мои записи этой и последующих встреч и бесед с Мао тоже очень кратки, и поэтому я не могу претендовать на безукоризненную точность воспроизведения.

Переводчиком с нашей стороны был заведующий Дальневосточным отделом МИД СССР, будущий посол в Японии, а затем представитель в ООН Николай Федоренко. Он говорил нам, что речь Мао Цзэдуна всегда очень лаконична, точна, образна. Он часто говорит диалектическими и художественными формулами, изысканно, подобно тому как музыкальны его, Мао, стихи. Переводить его, подчеркивал Федоренко, очень трудно. Впрочем, сами китайцы говорили нам, что Федоренко великолепный знаток китайского языка и китайской литературы и переводит беседы и речи Мао безукоризненно.

После приветствий Хрущев сказал:

— Мы радуемся и гордимся вашими крупными успехами.

Мао:

— Успехи — благодаря вашей бескорыстной помощи.

Хрущев стал пространно доказывать, что нельзя говорить о «бескорыстности». Укрепление Китая означает укрепление и нашей страны. И, обращаясь к Мао:

— Вы скромничаете. Мао:

— Можно ли считать скромностью то, что правильно отражает саму природу, сущность вещей. Нельзя отрицать огромного значения вашей помощи. Мы получили в наследие от старого Китая три компонента китайской культуры, а всё остальное достигнуто с вашей помощью.

Эти компоненты таковы:

1. Пекинская утка (Федоренко со слов Мао поясняет, что термин «пекинская утка» он употребляет как символ еды, вообще материальных условий жизни).

2. Мацзян (кости, азартная игра; Федоренко, опять же со слов Мао, поясняет, что «мацзян» он употребляет как символ отдыха, развлечения).

3. Народная тибетская медицина (Федоренко поясняет, что понятие «народная (тибетская) медицина» Мао употребляет как символ здоровья населения).

Микоян:

— Насколько мы знаем из Большой Советской Энциклопедии, великая китайская культура не сводится к этим трем элементам. Кстати сказать, мы издали статью о Китае в БСЭ отдельной книгой.

Мао (смеясь):

— Значит, нужно внести поправки в Энциклопедию. Но если говорить без шуток, мы, опираясь на вашу помощь, сделали кое-что за это время. Мы недавно принимали в этом зале делегацию британских лейбористов во главе с Эттли…

И Мао очень лаконично и образно рассказал, что уже поняли и чего не понимают в китайской революции лейбористы.

Перебив Мао, Хрущев начал рассказывать о приеме лейбористов в Москве. Затем пространно — о Югославии и о Тито.

Мао неподвижно сидел в своем кресле. Он курил одну сигарету за другой. С царственным спокойствием смотрел он перед собой, и по его мраморно-красивому лицу нельзя было понять, какие мысли и чувства рождают у него многословные повествования Хрущева. Все его соратники тоже молчали, сохраняя на лицах почтительную внимательность. Несмотря на величественную простоту Мао Цзэдуна, всё говорило о том, что в присутствии вождя и учителя всякая самодеятельность в словах и действиях неуместна.

— Самая наша крупная победа, — продолжал свое повествование Хрущев, — это разоблачение Берии.

И он начал со всеми подробностями «от печки» излагать дела и злодеяния Берии. Он перебирал многочисленные преступления, которые творились Берией и его приспешниками по МГБ, живописал его мерзкие альковные утехи, самодовольно излагал, как удалось, шаг за шагом, «охмурить» Берию, сцапать и казнить его.

Хрущев говорил смачно. Вставал с кресла. Жестикулировал. Пересыпал свою речь всякими прибаутками и хохмами.

Ощущение было такое, будто в этом чинном зале вспороли свиную брюшину, и он наполнился зловонием.

Китайцы сидели, сохраняя полную невозмутимость. Величественно-спокойным оставалось лицо Мао. Только в одном месте повествования о Берии он сделал небольшой поворот головы к своему переводчику и попросил уточнить: правильно ли он понял данный факт. Хрущев сразу взвился и ещё добавил красок.

Когда его бесконечно длинный рассказ был закончен Мао Цзэдун сказал: