Владимир Санин - Когда я был мальчишкой

АНТРАКТ

В деревню возвращались местные жители. Одни из них тихо плакали у развалин, а другие, еще не веря своему счастью, приводили в порядок уцелевшие дома. Вместе с женой, невесткой и тремя внучками вернулся и хозяин большого дома, где расположился наш взвод. Высокий седоусый старик деловито обошел участок, тщательно осмотрел выбоины в стенах, разбитые окна, переписал мебель и уселся за гроссбух – подсчитывать убытки, наверное.

– Счет нам готовит,– усмехнулся Митрофанов.– У такого зимой снега не выпросишь.

Из дверей, держась за материнский подол, расширенными от любопытства глазами на нас смотрели три девчонки. Старик осклабился и полистал словарик.

– Внучки,– выговорил он.– Их бин Фридрих Шульц. Прошу любить и жалувать.

– Нет уж, папаша, любить мы тебя не будем,– с достоинством ответил Митрофанов.– Откуда я знаю, может, твой сынок мой Мценск жег или комбата Макарова пристрелил. Поэтому существуй себе на здоровье, а девчонкам передай от меня жратву – банку тушенки из НЗ и шоколад, который я, между прочим, честно завоевал в качестве трофея.

Хозяин рассыпался в благодарностях, но Митрофанов знаком его остановил:

– Как будешь корову доить,– Митрофанов подергал в воздухе за воображаемое вымя,– крынку парного молока не забудь, в обмен на цукер. Понял, господин Шульц? Му-у-у!

Назначенный помощником командира взвода Володя принимал пополнение, ему было не до нас, и мы с Митрофановым пошли бродить по деревне. Выглядели мы замечательно. На ногах новенькие брезентовые сапоги-трофеи, на ремнях – кинжалы и пистолеты, на гимнастерках – гвардейские значки; наши лихо заломленные набок пилотки, небрежная походка и прищуренный взгляд свидетельствовали о том, что идут стреляные птицы, видавшие виды орлы-гвардейцы. Я отдал бы год жизни, чтобы меня сейчас увидели Тая и Сашка. Митрофанов мечтал о том же. Куда девались робость и неуверенность в себе пришедшего в запасной полк щуплого, низкорослого солдатика! Теперь Митрофанов был на отличном счету: быстрее всех ползал по-пластунски, метко бросал гранаты, уложил – это наверняка – на наших глазах трех немцев и был вернейшим кандидатом на медаль.

– Вернусь домой,– пыжась, разглагольствовал он,– курсы шоферов закончу, домишко отгрохаю и к Варьке посватаюсь. Если уже теперь носом вертеть будет– наше вам с кисточкой, другая найдется! Правильно рассуждаю?

На площади перед штабом слышался смех: солдаты окружили группу очень худых, оживленно жестикулирующих людей в штатском. Это были итальянские и английские военнопленные, освобожденные из лагеря. Узнав, что все попытки объясниться оказались безуспешными, я решил внести свой вклад в это благородное дело.

– Ай эм Михаил Полунин,– сообщил я, ударив себя кулаком в грудь.– Ай эм гвардеец.

– Джон Смит,– слегка склонив голову, представился высокий носатый англичанин.

– Ду ю спик инглиш?– растерявшись, бездарно спросил я.

– Иес, иес,– заулыбался англичанин.

– Ай эм глед ту си ю,– поведал я и, подумав, добавил:– Инглиш ленгвидж ис бьютифул, ситдаун, плиз.

– Во дает Мишка! – восхитился Митрофанов.– Дуй до горы!

Но мой словарь уже был исчерпан. Поняв, что он имеет дело с гнусным самозванцем, Джон Смит разочарованно откланялся. Тогда общим вниманием завладел молодой юркий итальянец с черными глазами прожженного плута. Он положил в ладонь горошину и тихо на нее подул. Горошина исчезла. Итальянец попросил у одного солдата автомат и, сделав страшно удивленное лицо, вытряс горошину из ствола. Мы зааплодировали, а фокусник поклонился и… вытащил из моей пилотки Железный крест.

– Тьфу! – фокусник брезгливо швырнул крест на землю, затопал по нему ногами – и с немым изумлением уставился на моего англичанина. Все ахнули: на груди у него висел тот самый Железный крест. Джон Смит обиделся, сорвал крест и отбросил его в сторону.

– Паф, паф!– испуганно заверещал фокусник, показывая пальцем в небо. Мы на мгновенье задрали головы, а итальянец уже разводил руками и кланялся: на груди у Джона висели два креста. На этот раз англичанин разозлился не на шутку, сорвал злополучные ордена и демонстративно повернулся к фокуснику спиной. Общий хохот: на спине болтались три креста!

К нашему искреннему сожалению, вскоре подали автобус, и бывшие военнопленные уехали, махая из окошек руками.

А в деревню уже вступала длинная колонна немцев. Их было больше тысячи – измученных, высокомерных, ошеломленных, несчастных людей в грязных зеленых шинелях и френчах. Впереди, не глядя по сторонам, ехал в машине фашистский генерал с перевязанной головой – ехал медленно, чтобы не отбиться от колонны, как на параде. Рядом с ним, страдая от насмешек, сидел наш автоматчик-ефрейтор.

– Разрешите обратиться, товарищ ефрейтор!– почтительно рявкнул Митрофанов.– Генерала поймали капканом?

– Пошел ты к…– огрызнулся несчастный страж.– Дай лучше их фашистскому благородию воды напиться.

Митрофанов протянул фляжку и пошел рядом с машиной. Генерал вытащил платочек, тщательно вытер горлышко фляжки и забулькал.

– Брезгует,– скривил губы Митрофанов,– А я уж после него – и в руки не возьму, пусть подавится моей фляжкой!

И сердито отошел от машины.

– Вассер, вассер,– просили пленные.

Колонна остановилась, и с полчаса мы поили немцев водой. Мне стало не по себе: на меня грустными глазами смотрел мальчишка в длинной, до пят, шинели.

– Фольксштурм?– спросил я.– Гитлерюгенд?

Мальчишка кивнул. Проклиная себя за мягкосердечие, я протянул ему полплитки шоколада.

Стоя вдоль дороги, на пленных молча смотрели местные жители. Многие плакали.

– Отольются кошке мышкины слезки,– сурово произнес кто-то.

– Повезло фрицам, хоть живы останутся.

Послышался крик – одна женщина подбежала к колонне и забилась на груди у мордастого, огненно-рыжего солдата.

– Брат,– разобравшись, пояснил нам конвойный и похлопал женщину по плечу: – Не ори, вернется твой Ганс, или как там его, пусть только мой Смоленск отстроит, как было до войны. Любил кататься – люби и саночки возить.

И все равно тягостное зрелище – пленные. Да будут прокляты фашисты с оружием в руках, звери, уничтожившие миллионы людей! Им, не немецкому народу, а гитлеровским головорезам, умертвлявшим в душегубках, сжигавшим живьем женщин и детей, мы никогда не простим и не забудем. Передадим нашу ненависть в генах, в десятом поколении – не простим.

А пленных было жалко. Не всех, конечно, а тех, у кого были несчастные человеческие лица.

Хорошо это или плохо – что мы отходчивый народ?

Сергей Тимофеевич пришел к нам радостно возбужденный.

– Получил весточку от Тихомирова!– сообщил он.– Сережа пишет, что рассчитывает месяца через два встретиться со мной – рана заживает. «На старости я сызнова живу, минувшее проходит предо мною». Володя, ты мой амулет, твоя близость приносит мне удачу!