Георгий Бурков - Хроника сердца

Освобождения от рабства не предвидится. Восстание же, как и водится, будет зреть долго и мучительно. И вспыхнет оно, когда добро нальется злобой. И все начнется сначала. Если бы я был стратегом, я бы скрестил свой род с родом жестоким, злым. Но я не стратег и никогда им не буду. Теперь о пессимизме. Я очень редко впускаю его в душу.

Слишком большой соблазн выскочить на грязной волне национализма и возглавить растерявшееся и разбредшееся при Хрущеве и Брежневе сталинское стадо. Новоявленные вожди – это не сталинская отрыжка, а блевотина. Рвота отравившейся нации.

Скороспелые теории и программы перекочевали с кухни на площади. Реанимируются давно потерпевшие крах идеи, над которыми и тогда-то смеялись. Убогие выскочили на площади и превратили их в толкучки и барахолки, на которых под страхом расправы всучивают обескураженной толпе гнилые идеи, приправленные собственными амбициями и притязаниями на власть.

Актерская корысть.

Охотно свести счеты с незнакомым человеком, посмеяться над ним, унизить при том, что все это сойдет тебе с рук, что ты безнаказан, да если еще при этом ты преследуешь одну-единственную цель (возвыситься за счет этого беззащитного перед тобой человека) – ради такой цели не стоит в театр идти. Или другой случай. Примазаться к герою, к таланту, просто к хорошему человеку, «одарить его своими достоинствами», набиться к нему в единомышленники, продемонстрировать свою готовность пойти на смерть, зная, что всё это понарошке и что твоей жизни ничего не угрожает, – это низко. В такой позиции все от мещанства, от эгоизма, от глупости и ограниченности в конечном счете. Такое недопустимо даже в самодеятельности, даже в домашнем театре. Но такое существует, к ужасу, в современном профессиональном театре. Граница между школой представления и мещанством не такая уж определенная. Здесь не требуется въездная виза, проверка документов формальная. Достаточно старания, усердия в освоении нескольких приемов и правил игры. Эстрада, к примеру.

Я против политизации театра. Вот мое расхождение со всеми, и с «Огоньком» в том числе.

У каждого журнала свой локатор. На свой лад фиксируются события жизни. Если судить по локаторам, то меня и моего театра просто не существует.

Мысль о том, как ничтожества создали исключительные условия для себя. Как они ценят себя! Как они боятся умереть раньше времени. И не потому, мол, что они хотят жить подольше, а потому, что народ осиротеет. Жалко народ, а не себя.

Ведь думаю сейчас не о Брежневе и др. подобных.

А о Хлебникове, о Мандельштаме, о Вампилове. Жизнь которых в грош не ставилась. И не ставится!

Ведь до чего дошло: сгрудились вокруг Мавзолея, окружили Ленина. Один даже внутри был. Мавзолей – это очередная «ошибка», до которой еще не дошли, не добрались. Слишком велики ближние завалы на пути к прошлому, не до Мавзолея.

Но ведь еще немного, и появились бы (или еще появятся!) мавзолейчики около Кремля. На наших кладбищах и погостах уже совершается дикий шабаш. Стоят мавзолеи и памятники продавцам, мясникам и пр. мафиози. Избранные!

Фильмы по Шукшину и лирические, то бишь документальные, отступления. Снимается, допустим, фильм «А поутру они проснулись». Доходит до места, когда в вытрезвителе появляется социолог. И начинается настоящее социологическое исследование. Возможно такое? Ведь это не Шукшин, а документальное отступление.

Если оно будет снято на шукшинском уровне (т. е. документ на уровне шукшинской прозы), тогда это допустимо. То же самое относится к работе над «Петухами». Репортажный метод работы, провокация на Шукшина.

Духовный сейсмограф по улавливанию живой жизни или трагедии Шукшина. В. М. вступил в разоренный дом искусства. Живые связи были нарушены, упразднены, поставлены вне закона искусства. И живое движение души встречалось снисходительной брезгливой гримасой, как что-то мелкое и даже постыдное.

Отец мой, когда мы с матерью уговорили его позвонить Устинову насчет постоянной прописки в Москве, взял трубку и… покрылся в секунду потом. Я вырвал у него трубку: операция отменилась навсегда.

Разгадывая отца, начинаешь догадываться о себе. Не могу похвастаться своей непоколебимой натурой. Всякое бывало. Но каждый раз, когда мне выпадает «удача» от популярности или приходится эксплуатировать народные симпатии, красный сигнал тревоги в душе долго после этого не дает спокойно уснуть и как ножом вдруг уколет стыдное воспоминание.

А вот сейчас я хочу сказать об очень стыдном, о том, что я скрываю, но оно, это «стыдное», не ранит меня, а веселит, лечит. Вот я сейчас лежу в больнице. Меня узнали, ко мне хорошо относятся. Надо сказать, что здесь ко всем хорошо относятся, но здесь простые. Вот они удивлены и счастливы, что я с ними, что я не в цековской больнице, а вместе с народом, с ними. Они рады, что не обманулись во мне. Правда, их, простых, всего здесь двое: рабочий да милиционер. Таких простых вообще мало осталось. Но это уже отдельный разговор.

Борьба с алкоголизмом. Сколько бумаги извели, сколько переговорено! Борьба ведется не с явлением, а с жертвами явления. Борьба целенаправленная: поставить огромное количество народа вне закона. Проще говоря, получить мандат на арест. Действительная борьба с алкоголизмом возможна. Но для этого необходимо ясно поставить перед людьми два вопроса: I) Кому выгодно спаивание народа? Кто наживается на этом и для чего? 2) Есть ли истинная цель, радостная и выполнимая, приемлемая для народа? Если есть возможность честной постановки этих вопросов, можно победить пьянство. Если нет, дело идет к резервации и к бунту.

Проблема: кино и нравственность. Снимать интимные сцены безнравственно. Жить так, как мы живем, нравственно. Мы не можем никак вырваться из заколдованного круга: народ – нравственен, каждый в отдельности – дрянь, но это уже не волнует. У нас можно во имя народа уничтожить поодиночке весь этот самый народ. Демагогия? Нет. Философия. Психология. Физиология. Хомо Советикус!

Может быть, только сейчас, в 55 лет, я начинаю становиться художником. Ибо я начал понимать только сейчас, что человек хрупок и недолговечен. И что жизнь человека и жизнь всего живого и неживого на земле – это вовсе не то, о чем рассказывали нам последние десятилетия художники, исповедовавшие соцреализм. Вообще попытки собрать людей под знамена той или иной идеологии (коммунизм, национализм, фашизм и мн. др.) всегда несут в себе извращенные представления о человеке.

Почему я никогда не буду иметь своего театра.

Театр – учреждение Государственное, а не человеческое. Над любым театральным коллективом стоят люди государственные, враждебные мне. И хочу я или не хочу – мои актерские удачи эти люди объясняют и толкуют по-своему, в пользу безликой и расплывчатой государственности. Чтобы выскочить из этой западни, вырваться из государственного кокона, надо вышагнуть вперед и сказать конкретные слова, недвусмысленные и определенные слова.