Юрий Емельянов - Сталин. На вершине власти

Исключительная жестокость, которую проявляли новые работники НКВД на допросах ложно обвиненных людей, также не является чем-то исключительным в мировой истории. В романе «Боги жаждут» Анатоль Франс изобразил типичное для французской революции 1789—1794 годов превращение мечтательного художника Эвариста Гамлена в беспошадного судью революционного трибунала. Точно так же, как многие революционеры в различных странах мира становились на путь безжалостного истребления людей, будучи убежденными в необходимости таких мер во имя революционного преобразования общества, превращение Н.И. Ежова в ведущую фигуру террора НКВД 1937—1938 годов было изначально обусловлено его исключительной преданностью делу революции. Ежов, который был известен своим доброжелательным характером, за годы «стажировки» в ОГПУ-НКВД с начала 1935 года очень изменился и не только в профессиональном отношении. Здесь он научился фабрикации следственных дел путем психологического или физического давления на арестованных, а заодно утратил те человечные качества, которые были, по словам очевидцев, присущи ему ранее. Возможно, быстрой моральной деградации Ежова способствовал и его алкоголизм.

Однако ежовщина не приняла бы таких масштабов, если бы она не получила широкой поддержки во всех слоях советского общества. Революционные преобразования 1930-х годов, открывшие возможности для социального роста и раскрытия талантов и способностей десятков миллионов людей, имели, как и всякая революция, свою теневую сторону. У большинства советских людей произошли в кратчайшие сроки кардинальные перемены в социальном положении, профессиональных занятиях, политическом мировоззрении, культурных ценностях. Неизжитое недоверие бывших жителей деревни к горожанам и городской культуре являлось благодатной почвой для самых причудливых предрассудков и нелепых подозрений. В то же время открытие новых культурных горизонтов сопровождалось вторжением в сознание людей мешанины из примитивных шаблонов политической пропаганды и подхваченных в обывательской среде вздорных слухов и искаженных представлений об окружающем мире. Миллионы советских людей были готовы объяснять сложные проблемы страны вредительством тайных врагов. Отречение от религии не могло не разрушить традиционные нравственные ориентиры людей относительно того, что плохо, а что хорошо, что можно, а что нельзя делать.

В то же время для других миллионов людей стремительные преобразования означали прежде всего катастрофические утраты, порождавшие у них жгучую ненависть к тем, кто преуспел после революции, и желание отомстить им. Неприязнь потомственных горожан к преуспевшим пришельцам из деревни также служила благодатной почвой для доносов. Жгучую ненависть к «победителям» испытывали и те жители деревни, кто пострадал от коллективизации.

В эти годы особенно много доносов было написано на руководителей различных уровней – от «унтер-офицеров» до «генералов». Доносы могли писать те, кто видел в них конкурентов на вакансии, открывшиеся после марта 1937 года, те, кто считал их виновными в лишениях тех лет, в арестах и гибели от голода родных и близких, в крушениях их судеб. Жертвы «развернутого наступления по всему фронту» в деревне могли мстить тем, кто выселял их самих или их родных, мучил или издевался над ними и их семьями во время коллективизации или насильственного изъятия зерна. Среди арестованных партийных руководителей было поразительно много тех, кто активно участвовал в коллективизации: Я.А. Яковлев, К.Я. Бауман, И.М. Варейкис, Ф.И. Голощекин, С.В. Косиор, М.М. Хатаевич, Б.П. Шеболдаев, Р.И. Эйхе, Г.Н. Каминский и другие.

Мстить могли и те, кто пострадал от чисток и первой волны репрессий, начавшихся с 1935 года. Вадим Кожинов справедливо обращает внимание на то, что репрессиям подверглись многие из тех, кто на февральско-мартовском пленуме 1937 года наиболее яростно призывал «к беспощадному разоблачению «врагов»: К.Я. Бауман, Я.Б. Гамарник, А.И. Егоров, Г.Н. Каминский, С.В. Косиор, П.П. Любченко, В.И. Межлаук, Б.П. Позерн, П.П. Постышев, Я.Э. Рудзутак, М.Л. Рухимович,А.И. Стецкий, М.М. Хатаевич, В.Я. Чубарь, Р.И. Эйхе, Н. Э. Якир и др.». Такое сопоставление позволило В.Кожинову сделать вывод: «Именно те люди, против которых были прежде всего и главным образом направлены репрессии 1937-го создали в стране сам «политический климат», закономерно-и даже неизбежно – порождавший беспощадный террор. Более того, именно этого типа люди всячески раздували пламя террора не посредственно в 1937 году!»

Общественная атмосфера, сложившаяся в СССР в середине 1930-х годов, напоминала ту, что, по описаниям ученого А. Чижевского, возникала во времена психопатических эпидемий в различных странах мира. Всеобщая подозрительность, аресты по вздорным обвинениям, превращение доброжелательных и уравновешенных людей в параноиков, выискивающих врагов у себя под кроватью, и в разъяренных палачей – такие явления характерны для периодов, когда общество оказывается в состоянии кризиса, войны, междоусобицы или в напряженном ожидании внешней агрессии или внутреннего переворота.

Подобные события происходили не только в странах Европы и Латинской Америки, где в то время существовали диктаторские режимы. Демократические страны Западной Европы массовая паранойя охватила после начала германского наступления на Западном фронте 10 мая 1940 года.

Поиск «пятой колонны» вылился в шпиономанию. «Бдительные» жители Нидерландов, Бельгии и Франции хватали блондинов, которые казались им «агентами гестапо», и нередко убивали их на месте. Арестам подвергались иностранцы, а также священники и монахини, которых подозревали в том, что они – переодетые немецкие парашютисты. Среди жертв массовой паранойи оказался и яростный враг Гитлера – Лион Фейхтвангер, который был брошен во французский лагерь и лишь чудом сумел из него бежать. (Об этом он поведал в книге «Черт во Франции».) Десятки тысяч «подозрительных» лиц были арестованы в Англии при правительстве У. Черчилля. Позже многих из них вывезли в Канаду, но по пути часть судов с арестантами была потоплена немецкими подводными лодками.

Казалось, нападение Японии на американскую военную базу Перл-Харбор в декабре 1941 года не застало ФБР врасплох: через 48 часов после начала войны американская полиция арестовала 3846 тайных агентов Японии, Германии и Италии. Однако полицию и ФБР донимали сообщениями о тайной агентуре, которая якобы орудовала безнаказанно у них под носом. Рядовые американцы разоблачали соседей, которые мастерили у себя на чердаке что-то «подозрительное», или вели «подозрительные» разговоры, или владели «подозрительными» языками. Особые подозрения вызывали лица японского происхождения. Сотни тысяч бдительных американцев информировали государственные органы о том, что выходцы из Японии нарочно размещают свои огородные грядки так, чтобы их направление показывало пролетающим самолетам путь на ближайшие авиационные заводы, что по ночам они показывают фонариками, куда надо лететь бомбардировщикам микадо. И хотя ни один японский самолет за всю войну не долетел до континентальной части США, эти сообщения вызывали панику и всеобщее возмущение. Убеждение в том, что каждый японский эмигрант и потомок японских эмигрантов является членом законспирированной «пятой колонны», стало основанием для жестоких мер «демократического» президента США Ф.Д. Рузвельта.