Генрих Сечкин - На грани отчаяния

В один из жарких солнечных дней я шагал по 86-й стрит (самый центр Манхеттена). Внезапно резкий рывок за плечи заставил меня развернуться. Я увидел перед собой огромного негра, который, радостно оскалившись, стал ощупывать мои карманы.

- Долларс! - заорал он, всем своим видом демонстрируя намерение получить финансовое пожертвование.

- Я не понимаю английский, - ответил я.

- Нэ па-аныимаишь? - по-русски взвизгнул он. - Ты в Амэрыке! Должен па-анымать!

Вот уж никак не думал, что негры в Америке говорят по-русски.

- Видишь ли, любезный, - принялся отвечать я ему. - Дело в том, что я только недавно выписался из психиатрической больницы. У меня очень повышенная возбудимость, а в кармане имеется справка о моей невменяемости. Так что, сам понимаешь, полиции я не боюсь. В связи с твоим некорректным обращением моя нервная система подверглась значительной перегрузке. Это означает только одно: если ты вздумаешь сказать мне еще хоть слово, может произойти непредвиденный срыв, и тогда мне придется размазать твою мерзкую физиономию о фасад этого замечательного дома, хотя, видит Бог, мне очень не хотелось бы испачкать его твоими черными мозгами.

Терпеливо выслушав длиннющую тираду, ни слова не говоря абориген удивленно посмотрел на меня, повернулся и ушел.

Одна моя знакомая, узнав, что после деловых свиданий с ней я позже одиннадцати вечера возвращаюсь в Бруклин на метро, пришла в ужас. Обычно после этого времени поезда идут почти пустые. Настает время черных подростков- наркоманов, которые стаями в пять-десять человек врываются в вагоны, и, если там оказывается одинокий пассажир, глумятся над ним вволю. Случай не заставил себя долго ждать. Войдя в вагон, в котором дремал всего лишь один пассажир, я уселся на сиденье и приготовился к длительному путешествию. Ночью поезда обычно останавливаются в тоннелях и подолгу стоят там, прежде чем вновь двинуться в путь. Причина столь длительных остановок мне неизвестна. На следующей станции в вагон ввалилось восемь подростков. Двери закрылись. Поезд тронулся.

Юные мародеры, беснуясь, вначале вскочили на кресла и начали срывать со стен поезда рекламные плакаты. Потом, заметив сидящего в центре вагона пассажира, бросились к нему и, опрокинув на пол, начали бить его ногами. Возможно, дядя был под хмельком - он почти не реагировал на избиение. Первым моим побуждением было вмешаться и раскидать свору подонков, но, оценив ситуацию, я понял, что силы неравны. Подростки, хотя на вид им было по 14-16 лет, выглядели довольно крепкими парнями. Кроме этого, я твердо знал, что негра трогать нельзя. Выйти из вагона я не мог, так как поезд остановился в тоннеле. Двери не открывались. Вдоволь наигравшись с распластавшимся на полу господином, резвящиеся детишки стали поглядывать в мою сторону, демонстрируя свою заинтересованность новым объектом. Мне ничего не оставалось, как только подготовиться к отпору. Я решил, что первого, подскочившего ко мне черномазого, выведу из игры, откусив ему нос. Далее по ситуации. Напружинившись и слегка приоткрыв рот, я стал ждать нападения. Но что-то случилось с малолетними бандитами. Возможно, их смутил мой решительный вид, и они, бросив свою жертву, стали вырывать кожу из сиденья. Тем временем поезд тронулся и тут же выехал на станцию. Двери открылись. Гурьба вывалилась на перрон. Я был спасен, но зарекся по ночам пользоваться сабвеем.

О, Амэрыка!

Кстати, о сабвее. Далеко не все маршруты и станции нью-йоркской подземки находятся под землей. Вдоль некоторых улиц на высоте двух-трех этажей проходят железнодорожные пути, которые правильнее было бы назвать надземными. Толстенные металлические конструкции при движении поезда издают такой лязг и грохот, что у неискушенного человека барабанные перепонки выдерживают такие нагрузки только с превеликим трудом. Если при приближении состава изо всех сил орать прямо в ухо своему собеседнику, то все равно он вряд ли что услышит. Круглые сутки трясется асфальт, трясутся проезжающие машины, трясутся дома вместе со своими жильцами. Как могут несчастные жители этих домов годами сосуществовать в таком восхитительном соседстве, до сих пор остается для меня загадкой.

Особенно меня потрясли американские миллионеры. В Союзе тоже всегда были миллионеры. Но только подпольные. Я даже вспоминаю годы, когда некоторые состоятельные личности, используя такси, последнюю остановку до своего дома доезжали на трамвае, дабы их не засекли соседи. Тем более, для меня было очень заманчиво познакомиться с образом жизни американских миллионеров. Телефон одного из них, бывшего нашего соотечественника Паши, у меня имелся. С Пашей мы были знакомы еще тогда, когда он работал на золотых приисках Колымы. Это был рубаха парень, способный за один вечер спустить свой годовой заработок в ресторане. Эмигрировав в Америку в семидесятилетнем возрасте, Паша сначала работал грузчиком в мебельном магазине. Потом он посетил одного из богатейших людей Америки и попросил в долг миллион долларов, пообещав через год возвратить два. Миллионер тщательно ознакомился с проектом деятельности Паши и деньги дал. Паша снял небольшое помещение, купил и установил там радиостанцию, разыскал и нанял нескольких грамотных радиотехников. Они настроили радиостанцию на трансляцию передач из Союза и стали изготавливать радиоприемники типа мыльниц, принимающие только одну эту волну. Радиоприемники продавали по мизерной цене.

Начался такой бум, какого в Америке не знала ни одна торгующая кампания. Все русскоязычное население Америки, а потом и Канады, бросилось покупать эти «мыльницы». Люди, смертельно истосковавшиеся по русскому языку, по родным песням, простаивали в очередях сутками, чтобы потом с наслаждением прижаться ухом к крохотному динамику и проливая слезы, вновь переживать годы своей молодости, ощущать тепло родного дома, вспоминать своих близких.

Через год Паша возвратил два миллиона. К моменту моего приезда он уже имел русский телевизионный канал. К этому времени ему было около восьмидесяти лет. Паша приехал ко мне на стареньком «Шевроле».

- Ну, и как жизнь в Америке? - после теплой встречи поинтересовался я.

- Так себе, - без особого энтузиазма отозвался Паша. - Хлопотно, но жить можно.

- У тебя, наверное, роскошный дом в богатеньком районе?

- Нет у меня дома. Я с семьей снимаю квартиру. Понимаешь, я уже старый. Умру, а семье придется много лет выплачивать ссуду.

- Ты что? При своих возможностях не можешь сразу

заплатить всю сумму? - изумился я.

- Так это же невыгодно!

Я аж поперхнулся. Миллионер с семьей мучается в квартире потому, что ему, видите ли, невыгодно покупать дом. Может быть, это старческий маразм?