Кузьма Белоконь - В пылающем небе

– Успокойся, самолет, как самолет, ничего с ним не произошло, к утру будет порядок.

И летчик веселел, Он знал: раз инженер полка сказал, то обязательно так и будет. Утром самолет, хотя и весь в заплатках, но к полету будет готов.

Сейчас восстановить мой «ил» Романков приказал Ивану Алексеенко. Надо обязательно в эту же ночь обеспечить его охрану. Алексеенко спешил – времени было в обрез, и в суматохе даже забыл одеться потеплее. Добрался до места посадки уже в сумерках. В темном небе повисли яркие звезды – ночь выдалась холодной. Алексеенко то залезал в кабину, чтобы согреться, то выскакивал из нее и начинал бегать вокруг самолета, но ничего не помогало, холод пробирал до костей. На рассвете его начал одолевать сон, стало еще холоднее. Тогда Иван, боясь окоченеть, отмерил от самолета сто шагов, сделал отметку и начал бегать туда и обратно, загибая после каждого финиша палец на руке. Бегал, пока не загнул все пальцы – пробежал ровно километр, почувствовал, что заметно согрелся и залез в кабину отдохнуть. Закрыл фонарь и сразу уснул. Проснулся от того, что яркие лучи утреннего солнца нагрели правую щеку. Проворно вылез из кабины, открыл лючки капота мотора и тут же нашел повреждение.

«Да, дела-а-а-а», – только и мог сказать сам себе Иван и почесал затылок: надо было заменять мотор. Не раздумывая, он пошел в ближайшую станицу, связался по телефону со штабом полка и доложил Романкову обстановку. Николай Дмитриевич приказал добраться на железнодорожный полустанок и принять мотор, предназначенный для полка. Туда же был направлен на автомашине механик Богомолов с положенными документами.

Только теперь, когда все необходимое было сделано, Иван почувствовал сильный голод. Завернул в первую попавшуюся хату. Немолодая хозяйка встретила его радушно. И вскоре сковородка с яичницей, поджаренной на сале, стояла на столе. Хозяйка оказалась словоохотливой женщиной. Пока техник звена завтракал, она успела не только расспросить о делах на фронте, но и о себе рассказать.

– Вот так, наверное, и мой где-то мытарится. А может быть, и в живых нет уже моего Гриши, – и крупные слезы покатились по ее щекам. – Гоните скорее фашистов с нашей земли, мы уж тут как-нибудь с делами справимся, – сказала, она провожая Ивана.

На попутных машинах и подводах Алексеенко, наконец, добрался до полустанка. Там его уже ожидал механик Богомолов. Мотор привезли, но вдвоем его не поставишь. Пришлось Алексеенко снова идти в станицу за помощью.

– Как же я тебе помогу, ведь в станице одни бабы да ребятишки, – сочувственно сказала председатель стансовета.

Но когда Алексеенко объяснил, что тут и женщины могут помочь, она охотно выполнила все его просьбы.

К самолету приволокли волами три длинных бревна, из которых сделали большую треногу. В вершине треноги закрепили таль. [22]Женщины с любопытством наблюдали, как ловко Алексеенко с Богомоловым работали ключами, плоскогубцами и отвертками, отсоединяя мотор от подмоторной рамы. А когда все было готово, зацепили мотор крючками за специальные кольца и лебедкой подняли его до вершины треноги.

Для буксировки самолета волов никак нельзя было использовать: тросов не достали, надежных бечевок тоже не удалось найти во всей станице.

Алексеенко и Богомолов вместе с женщинами с большим трудом откатили самолет метров на десять назад, опустили мотор на землю и сдвинули его в сторону. Под треногу подъехала машина, и с нее таким же образом был поднят новый мотор. Самолет снова вытолкали на прежнее место, а мотор аккуратно опустили на подмоторную раму.

– Ну, вэлыкэ вам спасыби! – обратился Алексеенко к женщинам. – Бэз вас мы б ничогисинько не зробылы. А зараз запускайтэ он той мотор, – он показал на стоявших в стороне волов, – и идить соби з богом, мы тэпэр упораемось сами.

Женщины дружно засмеялись.

На второй день Алексеенко доложил в штаб (полк уже улетел на другой аэродром) о готовности самолета к перелету. Доставили летчика из другой части, и он мастерски взлетел с необычного аэродрома.

В середине декабря полк перебазировался в станицу Нестеровская. На нашем участке фронта наступило затишье: советские войска вели усиленную подготовку решительного наступления по изгнанию оккупантов с кавказской земли.

В этот период полки штурмовой авиации реорганизовывались из двухэскадрильных в трехэскадрильные. У нас командиром 3-й авиаэскадрильи назначили старшего лейтенанта Малышенко. Его заместителем стал мой друг Громов.

– Поздравляю, Федя, с повышением, – крепко жму руку товарища.

– Спасибо, браток, – стараясь не показывать радостного возбуждения, ответил Громов.

В связи с тем, что перед наступлением первые удары штурмовиков предполагалось наносить непосредственно по переднему краю противника, летчики тщательно изучали линию боевого соприкосновения, чтобы исключить случаи ударов по своим войскам. Большое внимание уделялось особенностям ориентировки над гористой местностью, вопросам техники пилотирования и использования радио.

На противоположной окраине аэродрома стояли два внешне довольно-таки неуклюжие самолета. Члены их экипажей питались в нашей столовой. Как-то я обедал вместе с одним из них. Разговорились, познакомились:

– Штурман-радист Евгений Тарасенко, – с завидным аппетитом хлебая горячий борщ, представился сосед.

– Что же ты делаешь на своей лайбе? – спрашиваю Евгения.

– Не лайба, а Ант-9 – есть у нас такие пассажирские самолеты.

– А зачем они нам здесь нужны? Каких пассажиров собираетесь возить?

Видимо, я лишку хватил в своем любопытстве, так как в ответ он только улыбнулся. А когда Тарасенко поднялся из-за стола, я обратил внимание на его высокую, крепкого сложения атлетическую фигуру.

– Ты хотя бы показал, ну ладно, уже не лайбу, а сарай с крыльями, – попросил я Евгения.

Он охотно согласился, и мы пошли к машине. По дороге разговорились. Тарасенко оказался общительным добродушным человеком. Самолет, к которому он подвел меня, имел два огромных колеса со спицами, третьей точкой опоры был внушительных размеров костыль. Гофрированный фюзеляж и в самом деле имел сходство с сараем.

– А чем же ты отбиваешься, если «мессы» прихватят? – спрашиваю Евгения.

– Как видишь сам – нечем здесь обороняться. Нет ни одной огневой точки, – с грустью заметил Тарасенко.

– Да-а. Против того оружия, что имеет мой «ильюша» – не завидую тебе.

Евгений так и не сказал тогда, зачем они прилетели на аэродром Нестеровская. А через несколько дней мы и сами догадались.

По инициативе Немтинова в станичном клубе через день были танцы. Кроме наших, сюда приходили и незнакомые нам девушки. Да не какие-нибудь, а все красавицы, как на подбор. Артистками им быть и только! Но вид их говорил о другой профессии. В валенках, ватных стеганых брюках и таких же фуфайках, шапках-ушанках они выглядели настоящими фронтовичками. Финские ножи, висевшие на ремнях, которые затягивали девичьи талии, и торчавшие из-под фуфаек кобуры пистолетов дополняли бойцовский вид девушек. Каждую ночь «лайбы» улетали куда-то, а на следующие танцы приходили уже другие девушки, потом их тоже сменяли новые, и так продолжалось все оставшиеся дни 1942 года.