Кузьма Белоконь - В пылающем небе

Прошло несколько дней учебы, и Казявин предупредил нас, что самостоятельно летать будем во второй половине дня, так как с утра он летит на разведку.

– Первым полетит лейтенант Колобков, – объявил комиссар.

Громов и я с завистью смотрели на своего друга, который сейчас стоял на плоскости самолета. Взревели моторы, и Пе-2 устремился в воздух.

Наблюдая за полетом Колобкова, все, кто находился на летном поле, тревожно посматривали на запад, откуда к аэродрому подходило мощное грозовое облако. Начали падать крупные капли, и вскоре аэродром закрыл сплошной ливень. Летчик остался в воздухе. Стало темно. Где-то на высоте ревели моторы и этот рев то затихал, то нарастал, то снова ослабевал – это по приказу с земли Колобков ходил по большому кругу, ожидая улучшения видимости. Прошло немного времени, ливень ослабел, а вскоре и совсем прекратился, оставив на летном поле громадные лужи. Колобков приближался к аэродрому. Все, не сводя глаз, следили за самолетом.

Вдруг из-за деревни, расположенной западнее аэродрома, на бреющем полете выскочили два «мессера». Ведущий резко набрал высоту, зашел в хвост нашему самолету и тут же открыл огонь. Колобков по прямой пошел на пологое снижение, а немецкие истребители снова прижались к земле и скрылись.

Все произошло мгновенно, даже по радио не успели ничего передать. Когда самолет Колобкова, снижаясь, исчез за деревней, гул моторов сразу прекратился.

Вытолкав на дорогу буксовавший в лужах автобус, который все почему-то называли «Яша», мы поехали в направлении, где скрылся наш бомбардировщик. Еще издали увидели на противоположном берегу небольшой речушки самолет, перевернутый вверх колесами. Перетянув через речку, он, видимо, ударился выпущенным шасси о берег.

Через стекло кабины было видно, что штурвал крепко уперся в грудь Колобкова, все лицо его было в грязи и крови. Ваня что-то кричал. Но как проникнуть в кабину, вдавленную в мокрую землю всей тяжестью самолета?

В это время к машине подбежал мальчик с топором в руке. Кто-то из техников выхватил у него топор и начал рубить дюралевую обшивку. Металл скрежетал и поддавался с большим трудом. Из кабины доносился уже не крик, а глухой стон. Колобков задыхался. Попеременно люди работали топором. Наконец было прорублено небольшое окно, и Ивана удалось вытащить. Он был без сознания. Полковой врач поспешно сделал перевязку, и автобус увез Колобкова в санчасть. Что с ним было потом, до сих пор не знаю.

На другой день не вернулся из разведывательного полета экипаж второго Пе-2. В полку остался один «Петляков», на котором потом все время летал на разведку опытный экипаж во главе с младшим лейтенантом Василием Шаповаловым. А нам с Громовым так и не пришлось полетать на этом замечательном бомбардировщике. Не было самолетов. Мы просили, чтобы нас отправили в другой полк, в котором самолетов хватает на всех, но где было командиру искать для нас такой полк!

Наконец нашлась и для меня работа. Однажды на нашем аэродроме Томаровка приземлился самолет СБ. Летчик возбужденно рассказывал, как после выполнения боевого задания на обратном пути на самолет напали четыре фашистских истребителя. Одного из них удалось сбить стрелку-радисту. Однако левый мотор бомбардировщика был сильно поврежден. На втором моторе он едва дотянул до нашего аэродрома. В тот же день на попутных машинах экипаж подбитого самолета уехал в свою часть, а командир полка Натальченко собрал группу летчиков и спросил, кто из нас летал на СБ.

Я доложил, что училище закончил именно на таком самолете.

– Сможешь перегнать на другой аэродром после ремонта?

– Смогу, товарищ подполковник.

– Когда последний раз летал на СБ?

– Больше года, но я справлюсь, – с поспешностью произнес я.

– Смотри, головой отвечаешь за самолет, – предупредил Евгений Еремеевич. – Машина новая, полностью оборудована для ночных полетов. Только заменить поврежденный мотор. Сам должен понимать, как нужны нам сейчас такие самолеты.

На следующий день полк перебазировался на другой аэродром – немцы были уже рядом. Наша команда сразу же приступила к ремонту. Сняли поврежденный мотор. С нетерпением ждали, пока привезут новый. К вечеру немцы подошли совсем близко. Западнее аэродрома была слышна непрерывная артиллерийская стрельба, стрекот пулеметов. Два снаряда разорвались на аэродроме. А мотора все нет и нет. Уже совсем стемнело, связь с дивизией прервана. Что делать? В любой момент фашисты могли ворваться на аэродром. Если мотора не будет, самолет придется сжечь.

Легли спать, но никто не мог уснуть в эту тревожную ночь. Стрельба по-прежнему не утихала. Я лежал и думал, как спасти самолет. Перебирал десятки вариантов. Перед глазами стоял серебристый красавец. Неужели его придется сжечь? Вдруг возле землянки зарокотала машина. Мы быстро выскочили. Кромешная тьма, сильный дождь.

– Мотор привезли? – кричу в темноту.

– Да мотор же! Где вы есть, черт побери. Ничего не видно, – донеслось с машины.

Сразу принялись за дело. Рядом с аэродромом рвались снаряды, не унималась стрельба, а дождь, словно издеваясь, продолжал хлестать еще сильнее. Трудились при двух карманных фонарях. Чтобы дольше пользоваться этими маленькими огоньками, я приказал зажигать их поочередно. Прошла ночь, а до конца работы было еще далеко. Только к полудню мотор поставили, осталось лишь запустить и опробовать.

До костей промокшие, голодные, с красными от бессонницы глазами, мы стали поочередно запускать моторы. Когда они были прогреты, техник звена Иван Авилкин произвел пробу, но поставленный мотор не давал и половины положенных оборотов. А бой уже шел на окраине Томаровки – это 25 километров северо-западнее Белгорода. Стрельба нарастала, где-то в стороне от нас рвались мины. Вся команда в десять человек окружила со всех сторон мотор, и каждый старался обнаружить причину неисправности. Но он по-прежнему не давал всей мощности, на которую был рассчитан.

Попытка взлететь не увенчалась успехом. Правый мотор неистово ревел, левый работал с перебоями. Самолет вертелся по раскисшему аэродрому, но на разбег не шел. Убедившись, что взлететь нельзя, весь мокрый от напряжения, я вылез из кабины. В это время на полном скаку к нам подлетел всадник в бурке-чапаевке.

– Какого черта возитесь? Немец скоро на аэродроме будет! Хотите, чтобы он летал на вашем самолете? – кричал раскрасневшийся всадник. – Или взлетайте, или сжигайте самолет и уходите! – И как бы в подтверждение его слов совсем недалеко от нас разорвался снаряд.

Медлить дальше было нельзя.

– Иван Иванович, что еще можно сделать, чтобы заработал мотор? – обращаюсь к Авилкину.

– Больше ничего, товарищ командир. Будем сжигать…