Павел Мальков - Записки коменданта Кремля

…Наступила ночь. К центральному подъезду Смольного института подошли два грузовика и легковая машина. В грузовиках разместилось около тридцати человек латышских стрелков с тремя пулеметами, в легковую сели Озол, командир латышских стрелков Берзин, я и Манаенко, и наш небольшой отряд двинулся.

По указанию Озола остановились метрах в двухстах не доезжая училища, чтобы грохот грузовиков не вызвал преждевременной тревоги. Быстро, в абсолютном молчании выгрузились.

Возле подъезда, подняв воротник подбитого ветром бушлата, заложив руки в рукава и держа прижатую локтем винтовку наперевес, прогуливался матрос-часовой.

Головная группа латышских стрелков, предводительствуемая Озолом, молча миновала часового. Вслед шли мы с Манаенко, а замыкала шествие остальная часть нашего небольшого отряда во главе с Берзиным.

Поравнявшись с часовым, мы с Манаенко (тоже в бушлатах и бескозырках) остановились, и я закурил. Вспышка зажигалки была сигналом. Группа Озола развернулась и приблизилась к училищу с одной стороны. Берзин подходил с другой.

Шагнув к часовому, я положил руку на ствол его винтовки. Манаенко стоял рядом, готовый в любой момент прийти мне на помощь.

– Не признаешь, браток? – спокойно, не повышая голоса, спросил я часового.

Он рванул винтовку к себе.

– Но-но! Не шути. Приятель нашелся!..

В то же мгновение Манаенко схватил его за руки и сжал, как в стальных тисках. Опешивший от внезапного нападения часовой не мог и шевельнуться. Без труда я выдернул у него винтовку.

– Приятель не приятель, а узнать меня ни мешало бы. Я комендант Смольного Мальков. Слыхал? За плохое несение караульной службы пойдешь под арест. Посидишь на губе, авось поумнеешь. Взять его!

Латыши моментально подхватили вконец обескураженного часового, и наш отряд беспрепятственно проник в здание. Оставив по указанию Озола у входов в комнаты, где размещалась часть матросов, небольшой, заслон с пулеметом, мы ворвались в актовый зал. Ни один из спавших там моряков не успел проснуться и толком понять, что произошло, как латыши с винтовками наперевес цепочкой встали вдоль пирамид с оружием, а Берзин, Манаенко, я и двое пулеметчиков, латышских стрелков, выкатили пулеметы в центр зала, взяв весь зал под обстрел.

– Лежать на местах, не шевелиться! – рявкнул я. – Первого, кто поднимет голову, прострочу к чертовой матери!

Тут проснулись все. На матрацах зашевелились, послышался сдержанный гул голосов, но ни один матрос не попытался подняться. Не упуская ни на минуту инициативы, не давая морякам прийти в себя и подумать о сопротивлении, я продолжал:

– Я комендант Смольного Мальков, матрос крейсера «Диана». Прибыл по приказу Ревкома. Отряд ваш разоружаю. Пьянствуете, безобразничаете, позорите весь Балтийский флот, а еще кронштадтцы! Да какие вы кронштадтцы…

И тут я не сдержался и завернул такое, что, несмотря на весь трагизм положения, откуда-то из угла донесся восторженный возглас:

– От чешет! Ай да «Диана»!

Этот возглас разрядил напряжение. Раздался смех, полетели шутки, вопросы. И все – лежа, под грозно ощерившимися дулами наших пулеметов.

Подняв руку, я восстановил тишину.

– Где начальник отряда, комиссар? Давай их сюда. Буду с ними говорить. При всех!

– Да их тут нет, – ответили с одного из ближних матрацев, – они там, в той комнате.

Из-под одеяла высунулась голая рука, указывая на дверь в дальнем углу зала. Я молча кивнул Берзину, Он направился к этой двери, как вдруг она с треском распахнулась. На пороге стояли двое матросов с пистолетами и бомбами в руках. В зале вновь воцарилась угрюмая, настороженная тишина. Латыши припали к пулеметам, стоявшие у пирамид защелкали затворами. Еще минута, и могло такое начаться. Только тут один из матросов, стоявших в дверях (как оказалось, комиссар отряда), глянул на меня и вроде неуверенно спрашивает:

– Мальков? Павел, никак ты?

Смотрю, а это один из авроровцев, с которым в канун Октября мы обсуждали, как отогнать в Кронштадт царскую яхту «Штандарт».

– Я-то я, а вот ты до чего дошел! На весь Питер флот осрамили. Не успели приехать – пьянки, грабеж. Глаза бы мои не смотрели!

– Стоп, комендант. Задний ход! Грех, конечно, есть. Только ты отряд не хули. С заразой мы разделались сами.

Я недоуменно смотрел на комиссара.

– Ты вот что, машинки-то свои убери, – невозмутимо продолжал комиссар, кивнув на наши пулеметы. – Не к контрикам пришел, не в офицерское собрание. Ребятам дай встать, тогда и поговорим по-человечески, по-матросски.

Комиссара поддержал дружный гул голосов. В них не было ни угрозы, ни озлобления. Действительно, ведь к своим пришли, к балтийцам!

– Ладно, вставайте уж, вояки! Тоже боевой отряд, кронштадтцы. Дрыхнут, как у жены на перине. Приходи и бери голыми руками!

Тем временем моряки дружно поднимались, поспешно натягивали брюки, матроски. Некоторые узнали Озола, слышались восклицания:

– Гляди, гляди, бисов сын! Вот какого дружка он искал.

– Ну и хитер, ох, хитер!

Начался митинг. Командир отряда и комиссар рассказали, что еще перед отъездом на Украину, при комплектовании отряда, в него попало несколько анархистов. Своей демагогической агитацией им удалось вскружить голову некоторым молодым матросам. Уже там, на Украине, во время жарких боев было несколько случаев нарушения дисциплины, но дальше незначительных проступков дело не шло, зато когда отряд вернулся а Питер и напряжение спало, анархисты развернулись вовсю. Достали откуда-то вина, перепились, устроили один дебош, другой…

Как раз вчера за них взялись всерьез. Зачинщиков под вечер арестовали и заперли в одной из комнат, решив сдать в Смольный. Остальные, кто сдуру за ними потянулся, дали слово никогда больше не безобразничать. Отряд им верит, за них отвечает.

– А вот насчет дисциплины, насчет того, что поймали вы нас, как курей на насесте, – закончил комиссар, – это правильно. Только об этом разговор особый. Дело это внутреннее, так что не обессудьте, сами разберемся, без посторонних.

Митинг был окончен. Нам тут делать было нечего. Дружески распрощавшись с нашими недавними «противниками», мы с легким сердцем покинули отряд.

– Что за ребята, – мечтательно проговорил Озол, когда мы ехали обратно в Смольный, – золотой народ!

Несколько минут он молчал, потом заговорил совсем другим тоном, жестко, сурово:

– И вот заведется такая пакость. Бурьян. Выдирать его надо. Без всякой пощады!

Ранним утром моряки доставили в Смольный под конвоем зачинщиков безобразий. Посадив их под стражу, я пошел в Ревком и подробно доложил обо всем Николаю Ильичу.

– Думаю, – закончил я свой доклад, – разоружать и расформировывать отряд не следует.