Дэвид Вейс - Убийство Моцарта

– А что было потом? – спросил Джэсон.

– Я одержал над ним победу! К чему вся эта пустая болтовня о его музыке? Я поставил его на место. – Он схватил чистый лист бумаги и сделал вид, что читает. – Вот что по моему совету написал ему император, когда он представил свою оперу Императорскому театру.

Сальери без запинки читал навеки запечатлевшиеся в его памяти строки:

«Благодарим вас за представление Дирекции партитуры вашей последней оперы „Свадьба Фигаро“. Мы ознакомились с вашим сочинением и вынужден сообщить вам, что в настоящее время не считаем возможным поставить эту оперу на сцене. Партитура не содержит ничего интересного или нового, и во многих местах повторяет приемы, которые до вас с большей выразительностью использовали в своих сочинениях Паизиелло и Глюк, что, по нашему мнению, делает вашу оперу подражательной и непригодной к постановке. Дирекция театра также придерживается мнения, что либретто вашей оперы не встретит одобрения при дворе, а некоторые места в нем вызовут неудовольствие высокопоставленных лиц. Ваша опера не заслуживает внимания, она лишена оригинальности и достоинств. За последнее исполнение вашей салонной музыки вам заплатят десять гульденов. Просим вас также в дальнейшем при посещении Гофбурга входить через заднюю дверь. Гофбург любимая резиденция императора, и Его Величество недоволен тем, что в прошлый раз вы наследили в парадном подъезде».

Джэсон спросил:

– Маэстро, неужели вы в самом деле посоветовали императору написать подобное письмо?

– Да. Текст письма мой. Никто не пользовался таким доверием у императора, как я.

– Но «Свадьба Фигаро» увидела свет! Несмотря ни на что.

– В конце концов император Иосиф не разрешил отослать письмо. Но я его пошлю теперь. Новый император, брат Иосифа, прислушивается к моим советам.

– Он скончался. Сейчас правит его сын Франц. Уже много лет.

– Я близкий друг императорской семьи. На Венском конгрессе я дирижировал оркестром. Они не одобряли его музыки, уж я-то знаю. От «Свадьбы Фигаро» не осталось и следа, как и от его тела. Вам удалось разыскать тело?

Сальери бросал им вызов. С торжествующим видом он шагал взад-вперед по комнате.

– Значит, императорская семья разделяла ваше мнение о Моцарте? – спросила Дебора.

– Конечно!

– Они вам так и говорили?

– Мадам, я ведь не так глуп, им не за чем было высказываться об этом вслух. Я догадывался об их чувствах. Я был виртуозом во всем. Князь Меттерних называл меня королем интриги и говорил, что, будь я его противником, он бы не знал покоя. Вы думаете, я нахожусь здесь из-за болезни?

– А почему же? – спросила Дебора.

– Шш… – Сальери поманил их к себе. – Я нахожусь здесь под защитой. Есть люди, которые желают мне смерти.

– Кто же это?

– Я вам не скажу, иначе вы меня выдадите. Но мне удалось избавиться от да Понте.

– Он жив, – вставил Джэсон.

– Без меня ему не написать бы ни единой оперы. А его друг мертв.

– Вы угощали Моцарта гусиной печенкой у себя на ужине в тот вечер? – напрямик спросил Джэсон.

– Этим варварским немецким кушаньем! Кто вам это сказал?

– Многие люди. Вы хотели отравить его этим кушаньем, маэстро?

– Смертельны не только яды, но и некоторая пища, – поучительно произнес Сальери.

– Отчего вы угощали такой пищей Моцарта, если знали, что она вредна?

– Это не яд. Есть много способов отравить человека: порошок, растворенный в вине, отравленная перчатка, грязный ватерклозет…

– И тело исчезло, – задумчиво произнес Джэсон.

– Пепел был развеян по ветру. Не осталось никаких улик. Раз нет тела, нельзя доказать и вину.

– Вы дошли до кладбища?

– Началась ужасная метель. Я не мог туда добраться.

– А почему исчезло тело, вы знаете?

Сальери начал хохотать, смех перешел в истерические рыдания, а затем в приступ кашля, который, казалось, удушит его.

Смотритель подал ему стакан воды, но Сальери сделал несколько глотков лишь после того, как тот ее попробовал. Он погрузился в угрюмое молчание, не обращая больше внимания на посетителей. Они стараются загнать меня в тупик, думал он, хотят вернуть прошлое, но им ни за что не найти того аптекаря, я назвался чужим именем, да он и не знал меня в лицо, он тогда уже был дряхлым стариком и, видно, давно умер, к тому же аптекарь обязан отпустить покупателю яд, пусть даже мышьяк, они не посмеют меня тронуть, у меня связи при дворе, меня защитят, вот почему я здесь, найти бы только священника и обрести наконец покой, чтобы не гореть в вечном огне.

И тут он услышал, как смотритель говорит посетителям:

– Вам лучше уйти. Что если он вдруг отдаст богу душу в вашем присутствии? Тогда не миновать беды. Он совсем слаб, еле дышит. Это может случиться в любую минуту.

Он слышал и другие голоса, кричавшие:

«Твои дни сочтены, Антонио, смерть близка, твои дни сочтены, они настигают тебя».

Он повернулся к посетителям и в зеркале на стене увидел свое отражение. Он не узнал себя. Неужели это я, ужаснулся он, безобразный, сломленный жизнью старик?

Гордость и раскаяние боролись в нем, прошлое не давало ему покоя, он не отводил от зеркала напряженного взора; хор голосов снова звучал у него в голове: голос Моцарта, – но он ведь мертв, – голоса да Понте, Иосифа, и снова голос Моцарта. Неужели Моцарт будет вечно преследовать его? Моцарт, подступавший все ближе, восставший из могилы. Но ведь могилы нет. А значит, нет и Моцарта.

Он бросился к зеркалу, пытаясь разбить стекло, заглушить пронзительные голоса, – какое великолепное получится крещендо! И вдруг остановился. Слышат ли они то, что слышит он, эту прекрасную музыку! Отчаяние, зависть, ненависть захлестнули его, никогда не создать ему ничего равного, и этого он никогда не простит Моцарту.

Джэсон и Дебора бросились было удержать Сальери, но тот внезапно замер на месте, прикрыл отражение рукой и повторял:

– Убийца! Убийца!

Отражение молчало, и он, вырываясь из их рук, упал на пол, моля дать покой его душе и измученному телу.

– Что я с ним сделал! Что сделал! – твердил он.

– Что сказал Сальери? – спросил Эрнест, с нетерпением ожидавший их у ворот.

– Он говорил о многом. И кое-чему я поверил, – ответил Джэсон.

– К чему же вы склоняетесь после разговора с ним?

– Я считаю его виновным. И расскажу о том, что узнал, всему свету.

– Ему пришлось признаться, ибо если он и не совершал преступления, то виноват уже тем, что замышлял его, – высказала свое предположение Дебора.

– Нет, Сальери не ограничился одним замыслом, – не согласился с ней Джэсон. – То, что мы видели, Эрнест, было ужасно, отвратительно. Нет, Сальери действовал сознательно, он намеренно причинял Моцарту боль и страдания; тогда он был в здравом уме, но, движимый ненавистью, покушался на жизнь Моцарта всеми возможными способами.