Дэвид Осборн - Убийство на острове Марты

Все началось восемь лет назад. В самый что ни на есть обычный вечер я встала на ту стезю, которая семь лет спустя привела меня к ужасным происшествиям, имевшим место минувшим летом.

Мне было одиноко, и посему я пошла на лекцию «Советы одинокой неработающей женщине» в Нью-йоркском университете на Вашингтон-сквер. Помню все так отчетливо, будто вчера: большая неуютная аудитория, жесткие стулья, расставленные как попало, жара и духота в помещении, где обогреватели работали в тот мартовский вечер на полную силу. (Снаружи, надо признать, было довольно-таки прохладно.)

Так же хорошо запомнился лектор, невысокий лысеющий человек, перешагнувший за пятидесятилетний возрастной рубеж и, казалось, не имеющий пола. На афише перед его именем красовалось указание на докторскую степень, а после имени стояли не менее претенциозные буквы, обозначающие какие-то там титулы и звания. Лекция была на редкость скучной: он бубнил себе под нос что-то невразумительное. У него получалось, что любую одинокую женщину и вообще любого одинокого человека, после того как они оставят работу, надо списать в обоз.

Мне было важно получить ответ на один-единственный вопрос: как быть женщине, которая осталась одна? Однако эта проблема его, по-видимому, не интересовала вообще, он не сказал о ней ни слова.

Лектор показывал много слайдов, и в те промежутки, когда он включал свет, чтобы перезарядить проектор, я окидывала взглядом слушательниц, старательно, слово в слово конспектирующих лекцию. Это были мои подруги по несчастью — вдовы за пятьдесят или около того, разведенки, оставившие службу старые девы. И хотя были они очень разные, все лица объединяло одно выражение: ни одна из них уже не надеялась испытать в своей жизни что-то необыкновенное, романтическое. Я вдруг поняла, что все они «вышли в тираж»: у них есть свой клуб, клуб седовласых дам, заполняющих туристические автобусы, гурьбой следующих за гидом, ведущим их по Уильямсбургу, и так же скопом заказывающих билеты на летние концерты в Тангвулде. И все! И что самое страшное, я была одной из них.

Меня зовут Маргарет Барлоу. Я — вдова. Признаюсь по секрету, что мне всего лишь пятьдесят пять или капельку больше (какая женщина будет афишировать без необходимости свой возраст, предпочитая остановиться на отметке «пятьдесят»). Некогда я была натуральной блондинкой, но с тех пор как, к своему ужасу, обнаружила у себя седые пряди, доплачиваю парикмахеру, у которого делаю стрижку, еще и за выборочную окраску волос. Ростом я несколько выше среднего, фигура у меня всегда была стройная и гибкая — о таких говорят «как тростинка» — с тонкой талией, развитым бюстом и красивыми ногами. Я и сейчас еще смотрюсь недурно: благодарение Богу, первая половина жизни, лишенная трудов и забот, сказалась на мне не худшим образом. Правда, со временем у меня слегка раздались бедра и немного опустилась грудь, не говоря уже о досадных морщинках, особенно вокруг глаз. Разумеется, я делаю все от меня зависящее: следование моде в одежде, насколько позволяют мне мои средства, комплексы упражнений Джейн Фонда, уход за кожей рук, умеренная косметика. Губную помаду я исключила раз и навсегда.

К тому времени, о котором я веду рассказ, прошел год со смерти моего мужа Джорджа. Мне стало ясно, что женщина, прожившая, подобно мне, двадцать пять лет в счастливом браке, овдовев, встречается, помимо печали о муже, и с другими проблемами, независимо от того, сколько ей лет. Подходящих мужчин оказывается пугающе мало, и все они — либо женаты, либо убежденные холостяки, либо волочатся за смазливыми девушками (я уж не говорю о тех, кто вообще ни на что не пригоден). Более того, овдовевшая женщина сталкивается с установившимися предрассудками касательно ее нового статуса. Если она ведет себя степенно и скромно, все начинают думать, что подойти к ней во время траура значит оскорбить ее чувства. Руки прочь от вдовы почившего! Излишне говорить, что «период траура» в этом случае может затянуться до бесконечности. Если же вдова, напротив, общительна и жизнелюбива, ей выносят не менее суровый приговор: она объявляется легкомысленной и ветреницей, презревшей священные узы брака, преступившей через саму смерть.

Вдова проигрывает в любом из этих случаев, ее жизнь превращается в непрестанную борьбу: она стремится занять себя с утра до вечера и к ночи валится с ног от усталости, тем острее чувствуя свое одиночество; женщина старается поддержать старые связи, чувствуя, что они все более ослабевают: семейные пары ищут общества себе подобных; она боится быть навязчивой, кому-то помешать — и всюду оказывается лишней.

Она кончает тем, что предпринимает отчаянные усилия, чтобы оградить себя, насколько это возможно, от мертвящей скуки унылого существования, которое избрали своим уделом однополые женские группы вроде той, к которой я присоединилась в тот достопамятный вечер. И хотя я еще не вполне освоилась с положением вдовы и не могла считать себя совсем одинокой, при виде моих сестер по несчастью я решила по крайней мере сохранить себя как личность и дала себе клятву, что никто никогда не причислит меня к разряду людей, для которых жизнь позади.

Я не дослушала лекцию до конца. Было нестерпимо видеть эти ученические позы, эти головы, послушно склонившиеся над тетрадками. Я встала и вышла наружу — без единой мысли в голове, без всякого плана. Мне повезло: довольно быстро подвернулось такси, доставившее меня домой. В этой милой квартирке на Восточной стороне я прожила свыше пятнадцати лет; однако все в ней напоминало мне о жизни вдвоем, тогда как теперь я была одна. «Надо ее продать, и как можно быстрее», — подумала я, направляясь в ванную.

Приняв душ и почистив зубы, я надела самую красивую ночную рубашку, взяла, помнится, томик Пруста, чтобы почитать на ночь, и улеглась в постель с полным сознанием своей независимости и неповторимости.

Я читала и ждала одиннадцатичасовой программы новостей, когда зазвонил телефон.

— Добрый вечер, мам, — сказала трубка голосом моей замужней дочери. Она служила юрисконсультом в одной из нью-йоркских фирм. Занятая с утра до вечера, она не имела возможности вывезти своих детей — трех— и пятилетнего возраста. Дочь попросила меня поехать с ними в наш загородный дом, который мы с Джорджем купили уже достаточно давно в Эдгартауне, красивейшем селении во всей Новой Англии, расположенном на острове Марты. Этот сказочно живописный остров находится в трех милях к югу от мыса Кейп-Год. Дом, построенный еще в 1803 году, был большой — четыре спальни, — добротный, обшитый тесом. На выкрашенных белой краской стенах выделялись зеленые ставни. Позади дома был сад, аллеи для одиноких прогулок с видом на закрытую гавань Эдгартауна, где швартовались десятки яхт и парусных шлюпок. Я планировала продать и дом вместе с городской квартирой, а самой отправиться в путешествие и посмотреть по возможности весь мир — в этом я видела способ активного сопротивления своему новому социальному статусу.