Дэвид Осборн - Убийство на острове Марты

В магазине за кассовым аппаратом сидел Питер Деборд, который вернулся сюда и устроился менеджером — на период летних каникул. Боюсь, что я уставилась на него во все глаза, просто до неприличия: так неузнаваемо изменился он всего за один год: не далее как прошлым летом он был симпатичным мальчуганом, а теперь я увидела перед собой красивого молодого человека с целой копной вьющихся темных волос, крупными, резко очерченными чертами лица, выразительным взглядом синих глаз и фигурой тренированного пловца. Местные девушки, наверное, заглядываются на него, подумалось мне. Высокий, в рубашке для поло, в шортах, открывающих сильные, бронзовые от загара ноги, он был неотразим. Такой заставит тайно вздыхать о себе любую женщину.

— Я окончил мичиганский колледж, миссис Барлоу, — сказал он. — А в январе отправлюсь в Нельский университет сдавать экзамены на магистра искусств. Как ваши малыши?

— Все отлично, Питер! — Я поздравила его с окончанием колледжа и попросила называть меня просто по имени. Он усмехнулся, сказав, что это ему подходит, и сделал мне комплимент.

— Вы, как всегда, выглядите на шестнадцать лет. Этот цвет вам очень к лицу.

Я вспыхнула, словно провинциальная девчонка, которой и впрямь шестнадцать. Домой я летела будто на крыльях, от депрессии моей не осталось и следа.

Едва я принялась за разборку вещей, как зазвонил дверной звонок. В руках у меня были пакеты с апельсинами.

— Откройте кто-нибудь! — крикнула я детям, но они, должно быть, не услышали, возясь у себя в мансарде. «Вот разбойники!» — подумала я и, на ходу вытирая руки кухонным полотенцем, поспешила к входной двери. Однако до нее я не дошла: Хедер Микель надоело ждать, она вошла в дом и остановилась в дверях кухни, худенькая, большеглазая, немного, как всегда, грустноватая; ее темные глаза приветливо лучились; позади нее стояли хорошенькие девочки-двойняшки в чистеньких летних платьях и весело мне улыбались.

Я широко раскинула руки, и все трое вмиг оказались в моих объятиях.

С Хедер мы познакомились четыре года тому назад на выставке картин ее мужа, Элджера. Раньше он был психоаналитиком, а потом занялся живописью. Это был высокий, темнобородый, мрачноватого вида мужчина, замкнутый и неразговорчивый. По зиме Микели жили в Нью-Йорке, на Верхнезападной стороне. На мой взгляд, не было ничего удивительного в том, что работы Элджера не пользовались успехом: его холсты производили такое впечатление, что художник просто брал один тюбик за другим и выдавливал из них краски на полотно как попало. Сам Элджер был мне не очень интересен — в нем было слишком много эгоизма. Хедер и дочери просто боготворили его, я же находила его неприятным и подозревала в нем порочные наклонности.

А Хедер мне полюбилась сразу — такая тщедушная, хрупкая, с усталым лицом, темными глазами и длинными темными волосами, которые она заплетала в косу, спускавшуюся по спине до талии. Руки у нее были худые, запястья и лодыжки узкие, фигура тонкая и стройная. Одевалась она более чем скромно, в широкую одноцветную накидку, а обуви не носила вовсе — ни зимой, ни летом. В ней было что-то от хиппи, и мне это нравилось. Ее девочки, Анджела и Джудит, очень походили на мать; годами они приближались к моим внучатам, и все четверо быстро сдружились.

Хедер, мне кажется, более чем кто-либо другой, олицетворяла в моих глазах молодое материнство. Но больше всего меня привлекал в ней ее характер: было в ней что-то сильное, надежное. И решительное. Она была предана мужу безусловно и с терпеливой улыбкой несла свой жребий, с годами становившийся все более тяжким.

Их затруднения, я бы даже сказала, беды начались в тот год, когда я впервые приехала на Остров. К тому времени они провели здесь несколько сезонов и так полюбили это место, что решили переехать сюда насовсем. В один прекрасный день Элджер, гуляя по окрестностям, набрел на большой старый дом, построенный в викторианском стиле на Ти-лейн, в одном из глухих переулков Чилмарка. Назывался дом «Марч Хаус», хотя никто не мог бы сказать, откуда пошло это название, а принадлежал он престарелой леди Грейс Чедвик, о которой я уже упоминала выше. Эта старая дева происходила из древнего бостонского рода, занимавшего довольно видное общественное положение. При доме было несколько акров земли, большая часть которой заросла лесом, граничащим с участками Эсси Пекк и с территорией фермы Оуэна Фулера, местного жителя незавидной репутации.

Элджер сразу же воспылал любовью к этой усадьбе. Грейс было тогда семьдесят лет, ходили слухи, что она тяжело больна, что у нее рак, хотя старый доктор Мейрик, ныне покойный, никогда не утверждал этого определенно. Все очень удивились, когда, невзирая на протесты Артура Хестона, своего душеприказчика и опекуна ее наследства, хранящегося в Бостонском банке, она вдруг продала «Марч Хаус» Элджеру за сорок пять тысяч долларов — по тем временам это была немалая сумма, — оговорив в купчей право занимать дом до своей смерти. Я было подумала, что старая леди согласилась на продажу, пожалев Хедер и ее девочек, но никто не поддержал мою версию, а Эсси, хорошо знавшая Грейс, заявила, что ей скорее всего захотелось иметь наличные деньги, помимо тех, что лежали в банке и которыми «мудро» распоряжался Хестон. Если она и хотела напоследок пожить в свое удовольствие, кто мог порицать ее за это?

Однако, ко всеобщему удивлению, будто наперекор тем, кто берется предсказать будущее, Грейс не умерла, а, наоборот, выздоровела, или по меньшей мере вступила в период длительной ремиссии. В тот год она, как всегда, переехала в конце ноября в свой домик в Сарасоте, штат Флорида, а на Пасху появилась на Острове, заметно поправившаяся, поздоровевшая. Шли годы. Грейс продолжала жить. Стоимость ее усадьбы значительно выросла за время невиданного здесь бума, сделавшего земельные участки недоступными для семей со средним достатком. Одновременно росла и плата за помещение, которое Элджер с семьей вынуждены были снимать на лето.

Заработков Элджера не хватало, их сбережения растаяли. К тому времени, когда происходили описываемые события, Элджер, что называется, дошел до ручки. Все они обносились, старенький «форд», купленный шесть лет тому назад, превратился в груду металлолома. Семья оказалась в панике и уныло ждала, куда повернет колесо фортуны, почти не надеясь уже на перемены к лучшему.

Соседи ломали себе голову, почему Элджер не продает принадлежащую ему собственность третьему лицу, не связанному обязательствами в отношении Грейс. Дом стоил теперь почти в десять раз дороже, и Элджер мог составить себе целое состояние.

— Не так все просто, — объяснила мне Хедер. — Когда мы его покупали, она сохранила за собой право обратного выкупа за двойную цену. Это условие действует в течение шестидесяти дней со дня объявления о продаже, о нем позаботился Артур Хестон: будучи ее опекуном, он перекрыл для нас все возможности, рассчитывая прибрать к рукам ее наследство. Мы согласились с такой оговоркой — кто же думал, что Грейс будет жить столько лет! А теперь каждый раз, когда мы получаем предложения о продаже, все равно от кого, она грозится воспользоваться своим преимущественным правом покупки. Все в округе уже знают, что дом не может быть продан при ее жизни, и никто теперь не пытается купить его. Это ужасно, Маргарет! Мы не можем уплатить даже проценты по закладной. Много раз мы решались бросить все и продать ей обратно этот проклятый дом, за сколько ни за сколько, но она каждый раз в последний момент уезжает. А сама говорит, что готова выкупить его у нас в любое время. Подумай, Маргарет, при нынешних ценах мы, после уплаты пошлины, вряд ли сможем купить даже дырявую лачугу.