Дэвид Вейс - Убийство Моцарта

– Мы не сомневаемся в этом, – подхватил Джэсон. – Но вы сказали, что симптомы указывали на болезнь почек. Будь он отравлен, наверное, в первую очередь пострадали бы почки?

– Я осталась бедной вдовой, – продолжала Констанца. – И с плохим здоровьем. Кто посмеет сомневаться в словах личного врача самого канцлера?

– Значит, ни того, ни другого уже нет в живых? – словно не веря, повторил Джэсон. Важнейшая часть доказательств оказалась навсегда потерянной.

– Они умерли давным-давно. Но довольно об этом. Мне сейчас тяжело вспоминать о смерти Вольфганга. Одно мое решение – это мои сыновья, их у меня двое. Какой они были для меня опорой!

– Не могли бы мы с ними познакомиться? – спросила Дебора.

– Нет. Мой старший сын сейчас в Италии, а младший Польше. Это я нашла для Вольфганга самых лучших докторов. Никто не смеет бросить мне обвинение.

– Разумеется, – подтвердила Дебора. – Вы вели себя мужественно.

– Я сделала все, что было в моих слабых силах.

– А что вы можете рассказать о последних часах его жизни? – спросил Джэсон. – О последней ночи? Как он умирал?

Констанца принялась всхлипывать:

– Я не могу об этом говорить.

– Простите, я не хотел вас огорчать.

– И все-таки огорчили, – Констанца вытерла слезы спросила:

– Так вы не хотите купить партитуры Вольфганга?

– Я бы с радостью, но мы приехали не за тем.

– Понимаю. – В голосе Констанцы появились холодные нотки. Она поднялась. – Днем я всегда принимаю ванну, нам привозят воду из Бад Гостейна, здесь неподалеку. Она не такая целебная, как баденская, но прекрасно действует а кожу. Я не хочу показаться невежливой, но мне нечего вам больше сказать.

Констанца поджала губы, и Джэсон понял, что она не намерена продолжать разговор. Но ему необходимо было узнать еще кое-что, и он постарался подыскать разумную причину:

– Эрнест Мюллер говорил, что ваши сестры тоже хорошо знали Моцарта.

– Эрнест Мюллер? – Констанца повторила имя с явной неприязнью. – Он одолжил у Вольфганга деньги и так никогда их не вернул.

– Я знаю, он говорил об этом.

– Это его не оправдывает. В особенности перед бедной вдовой с двумя маленькими детьми.

– Сколько он взял взаймы, госпожа Ниссен?

– Не помню… Пятнадцать-двадцать…

– Двадцать пять гульденов? – докончил Джэсон.

– Да, кажется, так.

Джэсон подал ей двадцать пять гульденов.

– Эрнест просит прощения, что вам пришлось так долго ждать.

– Целых тридцать пять лет! Это вы не из своего кармана, господин Отис?

– Нет, я исполняю просьбу Эрнеста Мюллера. Констанца не стала упорствовать.

– Вы не любите Мюллеров, не так ли, госпожа Ниссен?

– А за что их любить? При жизни Вольфганга они втерлись к нему в доверие, льстили ему, чтобы он занимал их в оркестре, а теперь только мутят воду. Поднимают шум вокруг его смерти. О, я знаю, это они навели вас на мысль заняться поисками.

– Какими поисками?

– Искать улики против Сальери. Они всегда ненавидели Сальери.

– А разве Моцарт его любил?

– Это другое дело. У Вольфганга были на то свои причины. – И тут же поправилась: – Все оперные композиторы ненавидят друг друга. Так уж водится.

– Такой добрейшей души человек, как Моцарт?

– Вот именно, добрейшей. А Сальери считал любого композитора соперником, кроме Глюка, своего наставника.

– Значит, Моцарт справедливо считал Сальери своим врагом?

– У Вольфганга было много врагов. – Констанца снова сжала губы.

– Но он не доверял Сальери?

– А вы разве доверяете всем и каждому, господин Отис? Джэсон промолчал.

– Возможно, причиной его ранней смерти была ошибка, допущенная докторами, – спросила Дебора. – Возможно, они поставили неверный диагноз?

– Нет, – твердо ответила Констанца. – Это были лучшие доктора в империи. Если они ошиблись, значит, ошибся бы и любой другой. Пусть Вольфганг покоится в мире.

Но где, молчаливо возмутился Джэсон. Он теперь не сомневался, что Клоссет и фон Саллаба способствовали смерти Моцарта, пусть они совершили не прямое убийство, но своим небрежным отношением, невежеством и равнодушием ускорили кончину композитора. Они явились невольными убийцами, а возможно, и не такими уж невольными, кто знает. У дверей он спросил:

– Госпожа фон Ниссен, позвольте задать вам еще один вопрос.

Констанце не терпелось расстаться с ними, но, движимая любопытством, она остановилась.

– Вы были знакомы с Катариной Кавальери? Взгляд ее сделался бесстрастным.

– С Кавальери, которая пела партию Констанцы в «Похищении из сераля», – пояснил Джэсон.

– Ах, с ней! Да, я знала Кавальери.

– Говорят, она была любовницей Сальери. Констанца пожала плечами, словно не придавая этому значения.

– Вы были с ней близко знакомы?

Не успела Констанца ответить, как в дверях появилась пожилая женщина; она с надменным видом прошла в гостиную, очевидно, выбрав для своего появления самый подходящий момент. Констанца, с трудом сдерживая раздражение, представила незваную гостью:

– Моя старшая сестра госпожа Алоизия Ланге. Так вот она, та самая Алоизия Вебер, первая любовь Моцарта, красавица в семье. От ее красоты теперь не осталось и следа. Алоизия, прищурившись, высокомерно рассматривала гостей, в лице ее было что-то хищное – острый нос и подбородок, резко очерченные скулы. Обильные румяна только подчеркивали многочисленные морщины.

– Я близко знала Кавальери, – сказала Алоизия, – была ее дублершей в «Похищении из сераля» и много раз пела с ней.

– Моя сестра была раньше оперной певицей, – пояснила Констанца.

Похоже было, что Алоизия подслушивала их разговор соседней комнате.

– Как, по-вашему, Кавальери относилась к Моцарту? Благожелательно или нет? – спросил Джэсон.

– В зависимости от того, в каких ролях он ее занимал. Я припоминаю…

– Господин Отис, я устала от беседы, – прервала Алоизию Констанца.

– Извините, госпожа фон Ниссен. Мы можем прийти завтра.

– Нет. Завтра у меня ванна.

– Я могла бы рассказать вам о Кавальери все, что вас интересует, – поспешно вставила Алоизия. – Я знала ее лучше, чем моя сестра.

Но Констанца, желая закончить разговор, повела себя весьма решительно:

– Я дам знать, когда снова смогу уделить вам время. Возможно, на днях, – объявила она и плотно закрыла за Джэсоном и Деборой дверь, прежде чем они успели опомниться.

Посещение Констанцы оставило у Джэсона чувство неудовлетворенности. Остаток дня он провел, записывая все то, что ему удалось узнать о смерти Моцарта; однако чем больше он старался привести все в стройную систему, тем сильнее отчаивался.

В эту ночь он не сомкнул глаз. Констанца добавила новые сведения к его собственным и одновременно многое опровергла, так что теперь он не знал, чему и верить. И она не хотела даже выслушать его. Чем только привлекла она Моцарта?