Вильфрид Штрик-Штрикфельдт - Против Сталина и Гитлера. Генерал Власов и Русское Освободительное Движение

Вскоре русские редакции были настолько укомплектованы, что смогли выйти первые номера уже упомянутых мною газет: «Доброволец» – для русских воинских частей, и «Заря» – для русских военнопленных. Главным редактором стал М. А. Зыков, его заместителем – украинец Николай Васильевич Ковальчук.

Хотя еще оставался в силе запрет публиковать по эту сторону фронта воззвание Смоленского Комитета, находчивый Зыков быстро придумал выход из положения: можно было ссылаться на его содержание как на «общеизвестное» или говорить: «сообразно общей линии Освободительного Комитета…» Обе газеты писали, что они борются не за Германию, а за свободу своих соотечественников. Они не замалчивали тяжелой судьбы военнопленных, но открывали возможности лучшего будущего и возвращения на родину, освобожденную от террора. Они звали не к ненависти, а к примирению, несмотря на все перенесенные страдания.

Будущим поколениям трудно будет понять, как это немцы, в жестокой войне против Сталина, старались подавить освободительное движение, которого так боялся Сталин.

Цензурные предписания для обоих органов печати были достаточно «либерально» намечены Гроте – немецким «главным цензором». Содержание газет могло носить патриотический характер, но нельзя было давать какие-либо конкретные политические обещания. Исключались «великорусские амбиции, учитывая наличие национальных меньшинств». Гроте приходилось тонко лавировать. Немецкий член редакции Вернер Борман был вынужден почти ежедневно вычеркивать целые абзацы из статей своих русских коллег, как «чересчур патриотические», но так, чтобы творческий порыв их не иссякал. Борман сидел меж двух огней. Его немецкие начальники всё время находили что-то либо слишком прорусским, либо слишком шовинистическим, а иногда и бесцветным или непонятным. Но постепенно газеты стали хорошо выполнять свои функции. Справляясь предварительно в цензуре на Викториаштрассе, русские избегали цензурного карандаша и, умело лавируя, в высокой степени овладели искусством эзоповского языка. Обе русские газеты выходили дважды в неделю. Их немецкий редактор Борман добился того, что, несмотря на воздушные бомбардировки и цензуру, вплоть до ноября 1944 года в выходе обоих органов не было ни единого перерыва.

Помимо обслуживания самих русских, обе газеты выполняли и другую важную задачу всюду, где немцам приходилось иметь дело с русскими людьми. Гроте пришла блестящая мысль прилагать к газетам сокращенный пересказ содержания на немецком языке – «для информации немецкого кадрового состава». Краткий немецкий текст читали немецкие офицеры и солдаты, как на фронте, так и в лагерях военнопленных. И те из них, кто до сих пор этого еще не знал, узнавали, что русский – никакой не «унтерменш», а такой же человек. «Хорошему немцу» говорила это теперь не только его совесть, но и само верховное командование, да еще «по служебной линии». Без сомнения, эти приложения помогли облегчить участь многих тысяч советских людей.

Со стороны национал-социалистических властей – поскольку и Восточное министерство, и Министерство пропаганды, и даже СД пытались добиться влияния на русские газеты – от времени до времени высказывалось осуждение тому, что газеты совершенно не пропагандируют антисемитизма или даже (как говорилось в одном из протестов) «не ведут антисемитской воспитательной работы». Бернеру Борману всё труднее было отбиваться от этих обвинений.

И опять-таки Зыков нашел выход из положения:

– Хорошо, – сказал он мне, – мы включим антисемитские материалы в «Доброволец» и в «Зарю». Мы будем брать их из немецких газет, например, под заголовком: «Фёлкишер беобахтер» пишет – двоеточие. Наши читатели сразу поймут, что эта заметка идет в нагрузку. Советский человек научен читать между строк!

Зыков нашел патентованное решение, и оно себя оправдало.

Но работа в Дабендорфе велась с большим успехом не только в области прессы.

Русским руководителем учебной части Власов назначил сперва пожилого, с несколько сангвиническим темпераментом, генерала Ивана Алексеевича Благовещенского. Вскоре его заменил умный, осмотрительный и энергичный генерал Федор Иванович Трухин. Трухин был русским и европейцем. Он был корректным человеком и способным генштабистом.

Власов, Малышкин и Трухин подбирали инструкторов и учителей, будущих дивизионных и полковых командиров и других старших офицеров. Одновременно был подобран административный персонал. Таким образом, создавался резерв, из которого можно было бы черпать руководителей, когда и если понадобится.

Первоочередной задачей было наладить обучение инспекторов для лагерей военнопленных и находящихся на фронте добровольцев. Всё это, как я уже говорил, было чисто русским делом, в которое мы, по соглашению с Власовым и Малышкиным, не хотели вмешиваться. Но всё в целом должно ведь было функционировать как бы в немецком обрамлении. И тут возникли трудности. Деллингсхаузен должен был постоянно иметь дело с немецкими властями, так как его обязанностью была координация всех мероприятий русского руководства и немецких учреждений. Я сам, как и прежде, был часто в разъездах между ОКВ в Берлине и ОКХ в Мауэрвальде. Приходилось решать политические задачи и координировать действия. Гелен, Рённе и Штауфенберг, как и его преемник Кламмрот, постоянно посильно помогали нам. Между тем, пришлось учитывать мнение еще одной, новой контрольной инстанции – бюро «генерала восточных войск».

Когда была разработана русская учебная программа и доклады лежали перед нами в готовом виде, мы столкнулись с серьезными трудностями. Мы, оказывается, снова опередили события.

Темы и тезисы курсовой программы не вызвали возражений, но содержание материалов, а главное тон изложения обнаруживали большие расхождения во взглядах русских и представителей министерства Розенберга, а также генерала восточных войск.

Немецкий руководитель учебной части барон фон дер Ропп уже имел подобный опыт по лагерю в Вульхайде. Мне было ясно, что мы ни в коем случае не должны сейчас обострять отношений ни с Восточным министерством, ни с Министерством пропаганды, тем более, что генерал Ведель (ОКВ) отказался взять на себя ответственность. Ведель лишь «рекомендовал» привлечь оба указанных министерства к утверждению учебных программ.

Быстро решившись, я поехал в ОКХ. Рённе поручил дело «клубу», и в течение десяти дней представленные русскими учебные программы были утверждены. Так дело обошлось без запроса обоих министерств. А что излагали русские лекторы своим слушателям в ходе учебных занятий – все равно было статьей особой. Русские хотели и могли толковать свои проблемы лишь из свой собственный лад. Это было дело Федора Ивановича Трухина и ответственного за политическую часть нашей программы Александра Николаевича Зайцева. Кстати, с Трухиным и Зайцевым в Дабендорф прибыли и другие представители активной русской эмигрантской организации НТС, членский состав которой пополнился за счёт притока бывших советских граждан. Эта организация оказывала большое влияние на идейное направление в борьбе против Сталина. Как я уже говорил, начальство меня предостерегало от НТС, но Гроте и я видели впереди большую цель, и оба мы познакомились с прекрасными людьми из НТС. Так как и Власов дал свое благословение, мы, на свою ответственность, игнорировали предупреждение. Мы ни разу не пожалели об этом.