Арсений Гулыга - Кант

КАНТ – БЕЛОСЕЛЬСКОМУ

«Дианиология» – драгоценный подарок, который Вашему Сиятельству угодно было преподнести мне прошлым летом, – благополучно попала в мои руки. Два экземпляра книги я передал лицам, способным оценить ее достоинства. Все истекшее время я думал о том, чтобы выразить свою признательную благодарность Вашему сиятельству, но различного рода обстоятельства препятствовали этому. К тому же мне хотелось кое-что сказать о том поучительном уроке, который я извлек для себя, чего я коснусь лишь в самых общих чертах.

Чтобы изобразить по школьным канонам Ваше замысловатое разделение познавательных способностей и усвоить с пользой Ваши понятия, я представляю себе две страны или области, отдаленные друг от друга (наши врожденные предрасположения, наша природная метафизика). Страна рассудка в широком значении этого слова есть способность мыслить, страна созерцания есть простая способность чувствовать, воспринимать.

Первая из этих стран состоит из трех сфер. Первая сфера – сфера рассудка или способности понимать, создавать понятия, объединять созерцания. Вторая представляет собой сферу суждения или способности применять понятия к частным случаям inconcrete, то есть приводить в соответствие с правилами рассудка, и это составляет собственно ум, lebonsens. Третья есть сфера разума или способности выводить частное из всеобщего, го есть мыслить по основоположениям.

Если эти три умственные способности первой страны будут употреблены по аналогии с высшим законодательством разума, направленным на истинное завершение человека, и создадут систему, целью которой является мудрость, то они составят сферу философии. А если приведут себя в соответствие с низшей способностью (простым созерцанием), а именно с самой существенной ее частью, которая представляет собой творчество и состоит в воображении (не порабощая себя при этом законами, а отдаваясь стремлению черпать из самих себя, как это имеет место в изящных искусствах), то они составят особую сферу гения, что равнозначно слову «дар», «творец».

Таким образом, я могу обнаружить пять сфер.

Если, наконец, воображение уничтожает себя произвольным своим действием, оно вырождается в обычное помрачение или расстройство ума; когда оно не повинуется больше разуму, да еще силится поработить его, человек выпадает из сословия (сферы) человечества, низвергаясь в сферу безрассудства или безумия.

Прошу Ваше Сиятельство проявить снисходительность к этим незрелым моим мыслям. Они приведены здесь в подтверждение того, что я размышлял над содержанием Вашего глубокомысленного сочинения.

Остаюсь и проч.».

Сопоставляя окончательный вариант письма с первоначальным наброском, мы видим, что философ несколько умерил пыл своих похвал. В текст письма не попал тот панегирик Белосельскому, который мы цитировали выше. Но разговор идет на равных. И надо признать: без помощи Канта оценить подлинные достоинства «Дианиологии» трудно, может быть, невозможно. Пример тому Верещагин и Мазон.

Но значение письма Канта не только в этом. Перед нами предельно сжатая итоговая характеристика философского учения Канта, начертанная рукой автора. Суть дела нам уже знакома. Рассудок, способность суждения, разум – три способности мышления, три кита, на которых держится мир философии, приведенный в систему. Рассудок – основа науки, он формирует понятия. Способность суждения пользуется ими в конкретных случаях жизни и деятельности. Первоначально Кант понимал способность суждения предельно узко, но затем она превратилась у него в центральное звено системы, порождающее искусство и культуру. Разум – контрольная инстанция, направляющая рассудок, ограждающая его от ошибок, это сфера нравственности, практического осуществления философских принципов.

Трехчленная структура философии не изобретение Канта. Истина, красота и добро – триада, восходящая к Сократу. Кант лишь всесторонне исследовал эти понятия – и в их разобщенности, и в их противоречивой связи. Кантовским трем «Критикам» соответствует идея Маркса о трех видах освоения мира – теоретическом, практическом и практически-духовном. Ни один из них не «снимает» другого. Они рядоположены, как в системе Канта. Примат – за практикой.

Между Кантом и Марксом – Фихте, Шеллинг, Гегель. Корифеи диалектики, фундамент которой заложил Кант. Но Канту принадлежит не только «нулевой цикл». Есть нити, непосредственно протянувшиеся от родоначальника немецкой классической философии к современной науке. Такова идея синтеза чувственности и рассудка на основе продуктивного воображения – в гносеологии. Таково акцентирование высокой роли долга – в этике. Таков анализ красоты – в эстетике. Таков проект вечного мира – в теории международных отношений.

Пафос философии Канта – творчество. На нем замыкаются все духовные потенции человека. Но обратите внимание, как обеспокоен Кант, чтобы творческое воображение не выпрыгнуло за пределы реального и разумного. Ум человеческий, здравый смысл должен стоять на страже. После Канта будут предприняты попытки дискредитировать понятие здравого смысла. (Русские переводчики Гегеля придумают даже уничижительный вариант термина – «обыденное сознание».) Для Канта здравый смысл – гарант безопасности, ориентир не хуже веры. А вся философия представляет собой своеобразную поправку науки к здравому смыслу и одновременно коррекцию здравым смыслом научных достижений.

Теперь нам пора вернуться к мнимому поединку Достоевского с Кантом. Голосовкер уверяет, что «Достоевский против Канта». Он ошибается, он явно спутал Канта с кем-то другим. Может быть, с Гегелем, о котором Достоевский всегда судил строго. «Гегель, немецкий клоп, хотел все примирить на философии», – Достоевского возмущала мысль обрести истину в какой-либо отвлеченной системе знаний. Гегелевскому афоризму «все действительное разумно», концепции разума в истории он противопоставил не менее решительный тезис: «Все можно сказать о всемирной истории, все, что только самому расстроенному воображению в голову может прийти. Одного только нельзя сказать – что благоразумно. На первом слове поперхнетесь». Гегель предоставил мировому духу (который вселяется в великих людей) право «растоптать иной невинный цветок». В романе «Преступление и наказание» показано, что из этого может приключиться.

С Кантом иное дело. Конечно, если бы на глаза Достоевского попали бы его «докритические» рассуждения о фатальном оптимизме, Канту не поздоровилось бы. Вспомним «бунт» против бога Ивана Карамазова, который рассказывает о восьмилетнем мальчике, затравленном собаками. «Иной шутник скажет, пожалуй, что все равно дитя вырастет и успеет нагрешить, но вот же он не вырос, его восьмилетнего затравили собаками». Молодой Кант, мы помним, выступал в роли такого «шутника».