Михаил Бурцев - Прозрение

Политорганы Красной Армии разъясняли вражеским солдатам истинный смысл этих слов. В листовках и звукопередачах выдвигались положения: плен верный путь на родину после войны; Красная Армия пленньм не мстит и против безоружных не воюет; сдача в плен для немецкого солдата - не позор, а акт благоразумия; грабительский характер войны освобождает немецких солдат от верности присяге фюреру и т. д.

Еще в большем количестве, чем прежде, издавались листовки (и целевые номера бюллетеней) о жизни военнопленных в СССР, причем нередко с рассказами об этом выступали сами пленные немецкие солдаты, а чуть позже даже и генералы. "Пожалуй, нас считают пропавшими без вести, - писали, например, взятые в плен солдаты 347-го немецкого пехотного полка своим друзьям в листовке "Мы живы!", изданной политуправлением Калининского фронта. - Пропавший без вести! Какое это страшное слово для родных. Они будут думать, что мы уже погибли: ведь всем нам старательно вдалбливали в голову, что красные не берут в плен. И все-таки мы находимся в плену. Здоровы, бодры и вне какой бы то ни было опасности. Просим сообщить об этом нашим родным, чтобы они не отчаивались". Далее следовали их адреса и фамилии.

Признание врага

Агитация за плен, несомненно, оказала воздействие на солдат противника, хотя мы ощутили это не сразу. Для нас же очевидным было одно: "внешняя политработа" в ходе зимнего наступления сильно встревожила германское командование. К нам все чаще попадали трофейные документы, приказы и циркуляры, посвященные борьбе с "вражеской пропагандой". Еще 10 декабря начальник штаба оперативного руководства ОКВ Йодль направил в войска директиву "О контрпропаганде", в которой, в частности, указывалось: "Советское правительство в области пропаганды развивает исключительную деятельность. Зима будет в еще большей мере использована противником для усиления разложения. Поэтому невыполнение запрещения слушать радиопередачи противника и неисполнение приказа о сдаче или уничтожении вражеских листовок могут повлечь за собой тяжелые последствия и даже смертельную опасность для армии и народа". Йодль требовал "в инструктировании личного состава особый упор делать на то, чтобы борьба с пропагандой велась так же беспощадно, как и против всякого другого оружия врага"{39}.

Германское командование издало для солдат специальную памятку "10 заповедей против вражеской пропаганды". Эта памятка попала в наши руки, и мы сразу же откликнулись листовкой - разъяснили немецким солдатам, что в действительности вражеской пропагандой для них является геббельсовская пропаганда. "Она ведется для прикрытия империалистических стремлений Гитлера. Это лживая пропаганда. Твоя правда - это правда рабочих и крестьян. Содействуй ее распространению", - говорилось в нашей листовке.

Продолжим, однако, рассказ о трофейных документах. В них отмечалось, что солдат "подвержен воздействию вражеской пропаганды", что "в любом подразделении найдутся люди, стремящиеся охватить духовные проблемы войны и раздумывающие над ними", что "встречаются колебания в настроениях" и т. д. В начале 1942 года штаб 6-й немецкой армии издал специальный приказ о борьбе с "пропагандой противника", в котором признавалось, что солдаты "собирают листовки, читают их и отправляют в письмах к своим родным и знакомым"{40}. Приказ угрожал строгим наказанием за распространение советских листовок.

Итак, лед, несомненно, тронулся. Зимние победы Красной Армии заставили многих солдат противника дать себе труд задуматься, а это означало, что один из мифов - миф о невосприимчивости солдат вермахта к советской пропаганде - начинал "терять в весе": покровы с мифа спадали, обнажая его иллюзорность.

Помимо приказов о "вражеской пропаганде" германское командование принимало и другие решительные меры, чтобы как-то приостановить кризис, наметившийся после поражения под Москвой. Первым в ряду этих мер, безусловно, был обнаруженный нами среди трофейных документов приказ Гитлера от 3 января 1942 года "О ведении боя на Востоке". Гитлер предупреждал, что "всякое оперативное движение, связанное с оставлением местности", то есть отступление, подлежит его личной санкции. Другой приказ требовал создавать штрафные роты и батальоны (на первое время формировалось 100 таких подразделений, в том числе офицерских); кроме того, вводились суды и "отряды заграждений" с их "показательными" расстрелами за самовольное "оставление местности". В газетах, наводнивших воинские части, предписывалось "крепить фронт солдатского духа". А командующий группой армий "Юг" генерал-фельдмаршал Рундштедт в газетенке "Страж на Востоке" (11 января 1942 года) объявил "маловеров" и "демократические элементы" особо опасными, предлагая "бить им морды - тогда мы сдержим наступление русских и весной снова начнем побеждать". Смешно, но, как говорится, того, что написано пером, не вырубишь топором.

Если же говорить серьезно, то Московская битва конечно же многих отрезвила. Об этом свидетельствовали и солдатские письма, попадавшие к нам в качестве трофея. Мы разбили их на три группы: 4100 писем были датированы июнем-августом 1941 года, 6100 - сентябрем - октябрем и несколько тысяч ноябрем - декабрем. Если в первой группе недовольство войной выражали 18,5 процента авторов, то во второй уже 43, а в третьей - 77 процентов. А вот процент профашистски настроенных корреспондентов неуклонно падал (соответственно 20, 15 и 10). Резко сокращались и письма нейтрального содержания (соответственно 61,5, 42 и 13 процентов){41}.

Иным становилось и отношение немцев к нашим пропагандистским выступлениям. Вот, к примеру, что рассказал на допросе пленный фельдфебель из 55-го пехотного полка 17-й пехотной дивизии: "В начале войны солдаты смеялись над вашими листовками. Теперь они их ищут и жадно читают, так как только из них узнают правду о событиях на фронте, о положении в Германии, о международных новостях. Листовки производят на всех большое впечатление. Солдаты не раз убеждались, что все, написанное в них, правильно. Листовок в расположение части попадало очень много. Разбрасывались они часто, и каждый раз новые. Я был бессилен запретить солдатам читать их. Никакие запрещения не могли иметь успеха"{42}.

Очень важно было довести до немецкого солдата не только значение, но и закономерность поражения гитлеровской армии под Москвой, развить у немцев сомнения в благоприятном исходе войны в целом и, в частности, того нового "весеннего решительного наступления", которое нацистская пропаганда уже рекламировала со свойственной ей шумихой.

Политорганы энергично взялись за решение этой задачи. Они исходили при этом из тех военно-политических оценок сложившейся обстановки, которые были выработаны ЦК ВКП(б) и изложены в приказах от 23 февраля и 1 мая наркома обороны СССР И. В. Сталина. В листовках указывалось на провал гитлеровского плана "молниеносной войны", на то, что немецкая армия полностью лишилась тех преимуществ, которые давала ей внезапность нападения, что теперь судьба войны зависит от таких постоянно действующи* факторов, как прочность тыла, моральный дух армии, организаторские способности военачальников, количество и качество дивизий... К длительной же войне против мощных сил антигитлеровской коалиции фашистский рейх не способен. Красная Армия, разъяснялось обманутым немецким солдатам, ведет не захватническую, не империалистическую, а отечественную, освободительную, справедливую войну, и в этом ее громадное преимущество. Боевая мощь Красной Армии все более возрастает.