Михаил Бурцев - Прозрение

Начальник седьмого отдела политуправления фронта полковник И. П. Мельников ежедневно докладывал мне о работе политорганов вокруг ультиматума и о том, как реагируют на него в котле. От пленных стало известно, в частности, что "текст ультиматума широко обсуждается во всех частях, даже в присутствии офицеров", что солдаты выносят решения "доложить командованию о необходимости принять ультиматум, капитулировать". Стали сдаваться, правда пока мелкие, подразделения во главе с офицерами. "Объективно должен признать, - заявил первый капитулировавший немецкий генерал фон Дреббер, что я нашел этот документ лояльным и деловым - он открыл путь к капитуляции".

Отклонение ультиматума еще больше обострило противоречия внутри котла, усилило позиции тех генералов и офицеров, которые склонны были прекратить сопротивление (теперь появились и такие), я уже не говорю о солдатах: они потеряли всякую надежду иным путем вырваться из "ада".

Иного пути и не существовало. Об этом еще раз было сказано в обращении командующего войсками Донского фронта генерала К. К. Рокоссовского и представителя Ставки генерала Н. Н. Воронова "К офицерам, унтер-офицерам и солдатам окруженной немецкой группировки". "Ультиматум, - говорилось в обращении, - был последним шансом на спасение. Отвергнув его, немецкое командование взяло на себя всю полноту ответственности. Значит, оно не дорожит вашей жизнью, счастьем ваших детей и жен, мечтающих снова увидеться с вами... Сейчас ваша судьба находится в ваших собственных руках... Сейчас от вашего благоразумия зависит ваша жизнь. Решайте!"

Понятно, что столь настойчивое стремление советского командования использовать все мирные средства при решении судеб многих тысяч немецких солдат проистекало не от слабости Красной Армии - это было высочайшим актом социалистической гуманности. Увы, командование окруженной немецкой группировки было глухо к голосу благоразумия.

9 января обращение советского командования и письменно и устно было доведено до всех немцев, находившихся в котле, а 10 января "заговорил" последний аргумент: началась наступательная операция войск фронта "Кольцо", в результате которой котел оказался расчлененным сначала на две части, затем на четыре. Централизованное управление, цементирующее сопротивление, рушилось, дисциплина разваливалась, армия агонизировала... И тогда все прояснилось: об авантюристичности планов Гитлера открыто заговорили офицеры, даже генералы. Командир танкового корпуса фон Виттерсгейм предложил Паулюсу отойти от Волги и был отстранен от командования. Командир 51-го корпуса фон Зейдлиц потребовал от Паулюса сдать армию, согласиться на капитуляцию - и был наказан.

Истины ради отмечу, что Паулюс, как он впоследствии признавался, понимал всю безнадежность сопротивления и сознавал ответственность за судьбу сотен тысяч солдат и офицеров. Еще 24 января он телеграфировал Гитлеру: "Поражение неизбежно. Чтобы спасти оставшихся, армия просит немедленного разрешения капитулировать". Ответ пришел без проволочек: "Капитуляция исключается. 6-я армия выполняет свою историческую миссию, сражаясь до последнего патрона". Паулюс повиновался и приказа о капитуляции не издавал. Больше того, в годовщину установления фашистской диктатуры он послал Гитлеру две верноподданнические телеграммы, заверяя, что армия "до последнего патрона удерживает позиции за фюрера и отечество" и "не капитулирует даже в безнадежном положении". Гитлер высоко оценил этот глубоко безнравственный поступок своего генерала: в ночь на 31 января он произвел его в генерал-фельдмаршалы. Надо отдать должное Паулюсу: он верно оценил ход фюрера. "Несомненно, Гитлер ожидает, что я покончу с собой", сказал он в ту же ночь своему адъютанту В. Адаму.

Самоубийство или плен? Смерть или капитуляция? Вопросы эти встали перед всеми, кто пережил "ужасы Сталинградской крепости" последней недели: 25 января - 2 февраля. "Нелегко было сделать выбор, - писал уже после войны в своих мемуарах Отто Рюле, в прошлом офицер 6-й армии. - Тут были и страх перед колючей проволокой лагеря для военнопленных, и боязнь унижения, и глубокое разочарование в обещаниях фюрера, и горькая ирония по поводу его приказа держаться до последнего. Нельзя было без содрогания думать о судьбе родины, родных, близких и всего народа"{58}. Это - мысли, характерные едва ли не для каждого офицера. И каждый по-своему отвечал на них.

Оказавшись отрезанным от других частей и опасаясь окончательного разгрома, командир 297-й пехотной дивизии генерал-майор фон Дреббер без промедления послал своего переводчика с белым флагом к командиру нашей части - просил ознакомить его с условиями капитуляции. Ознакомить с условиями капитуляции - это лишь формальность: как и все солдаты дивизии, генерал имел ультиматум на руках. Возражений у фон Дреббера не было никаких, и он сразу же написал приказ о капитуляции всех его подразделений. Политработники не упустили возможности предложить генералу написать личное письмо Паулюсу, и оно было написано тут же. "Приняли русские хорошо, словно бы докладывал он. - Обращение корректное. Мы убедились, что были жертвой ложной пропаганды о русском плене". Бывший подчиненный, он советовал своему непосредственному начальнику последовать его примеру возглавить капитуляцию всей армии.

Как свидетельствует в своих мемуарах В. Адам, получив письмо фон Дреббера, Паулюс был поражен настолько, что смог произнести всего два слова: "Это невероятно!"

Тем временем напряженно работали походные типографии и звуковещательные станции политорганов: теснимые к центру города вражеские войска получали исчерпывающую информацию о том, какая немецкая часть, где и когда, каким образом и во главе с кем капитулировала. И это массированное наступление - военное и идеологическое - подталкивало тех командиров вражеских частей, которые медлили с приказом о прекращении сопротивления.

Но лед тронулся: еще 25 января капитулировала 20-я румынская пехотная дивизия - бригадный генерал Димитриу прислал своего парламентера, привел 2500 солдат и офицеров; 26 января сообщил о готовности капитулировать командир полка связи 6-й армии; вместе с ним сложили оружие 800 связистов нерв управления войсками, и это окончательно изолировало Паулюса; 27 января так же поступил генерал Дюбуа, командир отсеченной 44-й танковой дивизии, получивший накануне Рыцарский крест; в тот же день полковник Л. Штейдле сговорился с другим полковником, и они послали общего делегата к командиру нашей части.

Генерал фон Даниельс собрал в помещении городской тюрьмы офицеров своей (и не только своей) дивизии, разъяснил им условия капитуляции, объявил о своем решении капитулировать и призвал всех последовать его примеру. О Гитлере, его приказе, о клятве, данной ему, не было произнесено ни слова. Можно ли было расценивать действия генерала как явную демонстрацию решительной оппозиции фюреру? Несколько позже, когда Даниельс стал активным антифашистом, я спросил его, с каких пор он считает себя противником Гитлера и его режима? Он ответил: "С момента, когда я капитулировал. Сталинград навсегда разделил нас". В дальнейшем мы как-то еще раз возвратились к этой теме, и он уточнил: "В Сталинграде, согласившись на капитуляцию, я тем самым выразил свой протест Гитлеру за предательство национальных интересов, а уже в плену стал сознательным антифашистом".