Всеволод Гаккель - Аквариум как способ ухода за теннисным кортом

Джоанне, наконец, разрешили въезд в страну, и они с Юрой сыграли пышную свадьбу в ресторане «Фортецция», в Петропавловской крепости, на которой были абсолютно все представители рок-общественности. На следующий день, в Клубе им. 1 Мая на проспекте Карла Маркса, состоялся концерт, в котором участвовали молодожены и их друзья.

У Пети Трощенкова был приятель Валера Сорокин, с которым он учился в музыкальном училище. Одно время они вместе снимали квартиру, и мы время от времени там с ним виделись. Потом он женился и переехал по соседству со мной. Он стал приходить ко мне в гости, и мы быстро подружились. Я имел очень сильное влияние на людей и в то время не видел в этом большой опасности. Ко мне постоянно приходили гости, иногда даже малознакомые люди. Я от этого уставал, но при этом меня тащило. Это был самый суетный, но одновременно и очень важный период в моей жизни. Валера, в свою очередь, познакомил меня с Сережей Щураковым, который ко мне очень привязался. Я охотно с ними общался, и мы часами могли говорить о чём угодно, я никогда не испытывал неловкости от отсутствия темы беседы. Но во всём этом был сильный перекос.

Мы постоянно виделись со Славкой, и, конечно же, я был в курсе всех событий, связанных с «Аквариумом». Естественно, в наших разговорах часто всплывала тема моего участия или не участия в группе. И вот как-то осенью, когда «Аквариум» должен был играть четыре концерта в «Юбилейном», Славка стал подначивать меня, чтобы я непременно присоединился к группе. Я не знаю, репетировала ли перед этим группа, но я заявился накануне концерта прямо в «Юбилейный», где должна была состояться тарификационная комиссия. Нам никогда не приходилось участвовать в концертах такого масштаба, и для того, чтобы нам можно было заплатить какие-то деньги, собрали эту комиссию, и нам определили ставки по восемнадцать рублей за концерт. Бобу, как автору музыки, положили тридцать шесть. Как тогда казалось, это была маленькая победа и взятие очередного рубежа. «Аквариум» был первой группой «Рок-клуба», которая выходила на уровень стадионного концерта. Билеты на эти концерты были проданы мгновенно, и нам сразу же предложили сыграть ещё четыре. Таким образом, в течение нескольких дней, было продано пятьдесят шесть тысяч билетов. «Аквариум» в то время был не самой танцевальной группой и, наверное, совсем не обязательно танцевать, но если люди хотят это делать, то нельзя этому препятствовать. Но на каждом концерте перед сценой стояли дружинники, которые, как и на концерте «UB-40», никому не давали танцевать. Это очень сильно мешало и, когда на третьем концерте прямо перед сценой, они стали винтить Славкину подругу Ирину, я подошел к микрофону и сказал, чтобы люди в красных повязках оставили её в покое и не мешали музыкантам играть. Они отпустили Ирину, но это вызвало гнев Боба и всех остальных. После концерта ко мне подлетела Борина мама Людмила Харитоновна и спросила, какое я имею право портить Борину карьеру? Я чувствовал себя абсолютно правым, сказал все, что я думаю по поводу его карьеры и всего остального, и, что если группу не устраивает такой персонаж как я, то я легко могу в такой группе не играть. На выходе на меня набросился майор милиции, вероятно ответственный за порядок, и сказал, что мне ещё придется ответить за эту выходку. Я и ему сказал, что мне плевать на то, что все они по этому поводу думают. Я послал всех и на следующий концерт не пришёл. Но именно на этот концерт я впервые пригласил своего брата Алексея, и получилось так, что он пошел, а меня там не оказалось. У Славки собиралась компания моих единомышленников, которые считали меня абсолютно правым. Когда речь зашла о гонорарах за концерты в «Юбилейном», советом группы было решено заплатить мне за участие во всех концертах, хотя я участвовал всего в трех концертах из восьми. Я был расстроган благородством своих коллег, но в группу не вернулся.

Страсти улеглись и глубокой осенью ко мне неожиданно заехал Боб с предложением записать альбом памяти Сиши. У меня не нашлось подходящих аргументов, почему бы я не стал этого делать, и я согласился. Он сказал, что хорошо было бы разыскать скрипача, который бы смог сыграть песни, в которых раньше играл Сиша. И уже совсем зимой, идя по улице Желябова, я натолкнулся на Рюшу, который брел в валенках и тулупе. Впрочем, может быть в валенках был я? Но это не важно. Я пригласил его на чашечку чая, и через неделю мы уже репетировали у меня дома. В это же время вышел на волю Ваня Воропаев, который тут же заявился к Бобу и сообщил ему о готовности вступить в бой. По привычке, Боб тут же пригласил его играть в группе. Таким образом у нас образовалась струнная группа. Что в идее было ничего себе, но на практике оказалось куда не так интересно. Как всегда, звук дома бывал очень хорош. Нам оставалось только сыгрываться. Аранжировки делались без каких-либо канонов, по наитию, как правило методом слоеного пирога. Иногда это было симпатично, но, когда я это слушал, то я видел все огрехи. И мой уровень игры был не самым ощутимым уязвимым местом. Когда же «Аквариуму» предложили сыграть концерты в «Октябрьском», Боб решил сыграть акустику в таком составе. Эти концерты задумывались, как совместные выступления с Камерным оркестром под управлением Равиля Мартынова. И к этим концертам композитор Леня Десятников сделал оркестровку «Колыбельной» и «Охоты на единорога». Это было симпатично, но во время репетиции Боб сразу отверг версию «Охоты на единорога». Мне же она очень понравилась. К сожалению это не было записано, и очень немногие могли это слышать. Когда же на репетиции «Колыбельной» дело дошло до соединения оркестра с нами, из этого ничего не получилось, и решили оставить одного Боба с оркестром. Это было интересно, но очень пафосно. И вообще концерты были на редкость пошлыми. Это напоминало наш опыт, когда мы вписались в концерт «Барды и рок-музыка». По замыслу режиссера в первом отделении оркестр играл Баха и Перголези, что само по себе неплохо, но для аудитории, которая пришла явно на нас, это было на уровне ликбеза. Во втором отделении играли мы, что какое-то время катило под настроение, созданное оркестром. Ко второй половине нашего выступления, когда об оркестре уже подзабыли, и наконец появлялась какая-то жизнь, он вдруг снова появлялся, завешенный прозрачным занавесом, и звучала «Колыбельная». Поскольку мы в этой песне не играем, то очень хотелось куда-нибудь убежать, но мы вынуждены были сидеть на сцене. Публика утирала слезы умиления и зажигала огни. Это было сигналом к тому, что тинэйджеры бежали к сцене, и тут мы играли «Железнодорожную воду». Расстроганные тринадцатилетние девочки в тельняшках визжали от восторга и осаждали сцену. Это было неагрессивно, но страшновато. Пожалуй самым естественным было отношение Вани Воропаева. Во время всей этой чопорной возни он полулежал на стуле и в тех песнях, в которых не играл, бренчал что-то на альте, как на мандолине, и тем самым вносил элемент здорового идиотизма.