Всеволод Гаккель - Аквариум как способ ухода за теннисным кортом

У нас снова появились гости – это были однополчане моего брата, с которыми он все время пил. Летом вся эта компания оккупировала времянку на даче. Я ещё ничего толком не осознавал, но никак не мог понять, почему привычное пространство разрушается, но при этом ничего не становится лучше. Как-то, когда на дачу приехала очередная компания, меня угостили водкой. Алексей устроился работать на какой-то завод. Когда он ночевал на даче, то, чтобы не опоздать на электричку и поспать лишние 15 минут, он поднимал меня в полшестого утра, сажал на раму, и мы ехали на вокзал, а я потом пригонял велосипед домой и ложился досыпать. Мне ужасно не хотелось вставать, но мой сон в расчет не шёл, и я должен был воспринимать все как должное, ведь Алексей был моим старшим братом.

Ни у кого из моих друзей не было магнитофона, и, хотя у всех были какие-то проигрыватели, естественно не было никаких современных пластинок. Чуть позже, когда поп-музыка стала прочно входить в круг наших увлечений, долгоиграющие пластинки и сорокопятки стали появляться в школе у ребят из старших классов. Я ещё толком ничего не слышал, но одна девушка из нашего класса, Галя Мурадова, вдруг подарила мне книжку Брайана Эпстайна «Beatles» – «A Сellarfull Of Noise». Я старался её читать, но пока ещё моего знания английского языка не хватало, чтобы прочесть всю книгу, я с трудом читал то, что задавали. Зато там было много реальных фотографий. В девятом классе, когда надо было на месяц ехать в колхоз, и у меня не было ни копейки денег, я сдуру продал её за три рубля своему дружку с дачи Лёше Ветбергу. Кстати, у него как раз был магнитофон, и летом я слушал «Белый Альбом» и никак не мог сопоставить услышанное с тем представлением о «Beatles», которое у меня сложилось после «Help!» Кто-то собирался взять магнитофон в колхоз. И Вова Ульев, мама которого преподавала в нашей школе, смог достать вожделенные пластинки и переписать их. Каждый день у нас начинался и кончался музыкой «Beatles».

Все годы со времени смерти дедушки Всеволода мать и её братья были озабочены тем, что, имея родственников за границей, мы не знали никакой от них помощи. Как-то из Италии приехала их кузина Ляля. Она была певицей и выступила в Малом зале Филармонии со своим мужем, пианистом Гвидо Агости. Мать по-прежнему боялась, что будут какие-нибудь проблемы, хотя отец уже умер. Все родственники тоже боялись, но всем очень хотелось подарков. Как-то приехала наша швейцарская тетка Ирина и подарила всем нам швейцарские часы. Я с гордостью носил эти часы и иногда давал дружкам одеть их на каком-нибудь уроке.

В это время в школе уже была группа, в которой играли ребята из старших классов. С восьмого класса мы тоже становились старшеклассниками, и нам уже можно было ходить на вечера, которые устраивались в школе каждый месяц. Меня завораживал звук электрической гитары, на которой играл Репа, а Гриша Асатурян при этом пел песню «Beatles» – «Boys», которую я впервые услышал в его исполнении. К сожалению, у меня не было своей гитары, и я даже не подозревал о том, что мне было легче других научиться на ней играть. Когда ребята из нашего класса тоже решили собрать группу, и не оказалось басиста, они предложили играть мне, хотя у нас в классе был ещё Лева Капитанский, который классно играл на гитаре. Я не имел никакого навыка, но быстро научился, поскольку мне оказалась понятна логика построения партии баса по опыту игры на виолончели в оркестре музыкальной школы. Мы сшили двубортные вельветовые пиджаки и расклешенные штаны. Но, к сожалению, собственной белой водолазки у меня так и не было, и я вынужден был на каждое выступление стрелять её у дружков. Когда мы ходили в школу, нам запрещали так одеваться, и мы были вынуждены носить форму. На гитарах играли Никита Воейков и Вова Рыжковский, а на ударных (малом барабане и тарелке) играл Вова Ульев. Откуда в школе взялись болгарские электрические гитары, я не знаю. Включались все в усилитель «Кинап». Также откуда-то взялись две желтые колонки, на которых мы, как у «Beatles», написали «Vox». Названия мы не имели, и после первого выступления нас прозвали «Vox», думая, что это название группы. Ко второму нашему выступлению Ульев уже нарисовал афишу с таким названием. К сожалению, никто не пел, и мы играли инструменталы. Постепенно стали появляться ребята из другой школы: некто Валя, который пел «на рыбе» песню «Every Night Before», с двусмысленным припевом «Don't Fuck Me Boy», смысл которого никто тогда не понимал. Хотя каждый из нас знал английский лучше этого Вали, никто из нас не знал ни одной английской песни, не говоря уже о том, что никто не мог толком подобрать ни одной песни. Правда, будучи в колхозе, мы с Андреем Колесовым, который был главным экспертом по части языка, пытались снять слова «It's Only Love», которые впоследствии оказались немного другими.

Неожиданно нам сделали подарок: в качестве заставки к воскресной политической телепередаче «7 дней» взяли «Can't Buy Me Love», и её теперь можно было слышать каждую неделю. Кстати, и сами передачи тоже были интересны, поскольку всегда оставалась вероятность, что покажут запретный плод. Также в это же время пошел документальный фильм «Семь нот в тишине», в котором одна из частей была рассказом об истории современного танца, который кончался твистом и рок-н-роллом. Каждый танец показывали секунд по 15, и, конечно же, все считали, что там показывают «Beatles». Разумеется, это были не они, и я сейчас хотел бы посмотреть тот фильм, чтобы узнать, кто же там был на самом деле. Я думаю, «Animals» или кто-то из американцев. Это была скудная, но пища.

В это время я переходил в последний класс музыкальной школы. Мой преподаватель Анатолий Кондратьевич имел какие-то жилищные проблемы и попросил маму сдать ему комнату. Я умолял её, чтобы она ни в коем случае этого не делала, чтобы она подумала обо мне, каково мне будет жить под одной крышей со своим педагогом. Алексей же считал, что она просто сошла с ума. Но она согласилась, и наш дом превратился в коммунальную квартиру со всем вытекающим из этого идиотизмом. Алексей психовал и с этого времени буквально возненавидел мать. Анатолий Кондратьевич, которого я по своему любил и уважал, занимался со мной дома, и, помимо этого, я два раза в неделю ходил к нему же на занятия в школу. Он взял более сложную программу и говорил, что мне непременно надо поступать в училище. Для него, как для человека, который двадцать лет просидел в оркестровой яме, это было само собой разумеющимся. Его легко понять, поскольку у него была тяжелая судьба: в восемнадцать лет он пошел на фронт и всю войну прошел танкистом, а после её окончания поступил в консерваторию.

У меня не было выбора, и я вынужден был заниматься виолончелью, хоть это и было чересчур. Но сейчас я с благодарностью вспоминаю этот период, когда я действительно начал играть. Может быть, последуй я совету Анатолия Кондратьевича, из меня и вышел бы толк. К сожалению, у меня не сложились отношения с педагогиней по классу фортепьяно, и все годы учебы в музыкальной школе я с трудом разучивал самую элементарную программу. Я так и не научился толком играть, о чём сейчас очень жалею.