Наталья Воронцова-Юрьева - Анна Каренина. Не божья тварь

Итак, точки расставлены, и сейчас мы проведем небольшой лингвистический анализ. С его стороны - "почтительное восхищение", которое логически можно расчленить на две составные, и смысл сказанного не изменится: он испытывает почтительность и восхищение одновременно. С ее же стороны - "радостная гордость". А "радостная гордость" - это исключительно восторг от себя, и расчленить это выражение невозможно, ибо тогда взятая отдельно "радость" предполагала бы удовольствие видеть Вронского, но при этом оставшаяся в одиночестве "гордость" никак бы с "радостью" логически не монтировалась.

Вообще отношение Вронского к Анне, как я уже отмечала, постоянно характеризуется в романе одним ключевым выражением: покорность. Именно это чрезвычайно привлекает Анну как обещание полной власти над ним. "Почтительное восхищение" - из этой же серии, грань покорности.

Встреча кончается тем, что Вронский признается ей в любви, она умоляет его замолчать и уходит в вагон. Она засыпает в прекрасном настроении. Ее сон крепок и спокоен - в отличие от Вронского, который не спит всю ночь. Показательный штрих...

*

Утром, проснувшись, она вся в привычных хлопотах - о доме, муже и сыне. Ни одной мысли о Вронском нет, как будто и его самого, и даже романтической ночной встречи с ним никогда не было. В ее душе покой и предвкушение дома.

Поезд останавливается, она видит встречающего ее мужа, и вдруг... его уши вызывают в ней странное отвращение. Внезапно поплохевшие уши Алексея Александровича еще не раз появятся на страницах романа - и всегда в тот момент, когда Анне понадобиться искусственно вызвать в себе неприязнь к мужу, неприязнь совершенно им не заслуженную, в связи с чем еще более сильную.

Встретивший ее муж все тот же - спокойный умный достойный порядочный человек. Но вот загвоздка: "Какое-то неприятное чувство щемило ей сердце, когда она встретила его упорный и усталый взгляд, как будто она ожидала увидеть его другим".

А следом возникает и еще одно чувство: "В особенности поразило ее чувство недовольства собой , которое она испытала при встрече с ним. Чувство то было давнишнее, знакомое чувство, похожее на состояние притворства , которое она испытывала в отношениях к мужу; но прежде она не замечала этого чувства, теперь она ясно и больно сознала его".

Итак, сначала недолгое чувство стыда за свое поведение, потом нечестная попытка увидеть мужа в неприятном свете и в связи с этой нечестной попыткой чувство недовольства собой. Вот только недовольство собой очень похоже на состояние притворства, в котором она сама же и пребывает в отношении к мужу.

Каким же образом недовольство собой (при этом Толстой подчеркивает: давнее недовольство!) могло оказаться похожим на состояние притворства? Ведь, казалось бы, такое честное чувство, говорящее о том, что Анна прекрасно дает себе отчет в том, что уже давно позволяет себе какие-то нехорошие поступки. Но дело в том, что каждый раз она быстро находит себе оправдание, постоянно перекладывая свою вину то на других, то просто на обстоятельства. И недовольство собой тут же становится притворством - дешевым покаянием, которое дает ей право на новый грех.

Но подумать только! Девять лет постоянного притворства... А ей не в тягость. Именно не в тягость, потому что еще только что, утром, после бала и ночной встречи с Вронским, она думала о доме и муже со всей приятностью! До чего лживая женщина, уму не постижимо.

Дома ее встречает сын - и он тоже разочаровывает ее. Она находит его хуже, неинтереснее, чем ей хотелось бы... Приехавшая графиня Лидия Ивановна, давний и преданный друг ее мужа с "прекрасными задумчивыми черными глазами", которая еще неделю назад нравилась Анне, отныне тоже разонравилась ей, а идея христианства, которой так увлечена Лидия Ивановна, и вовсе вдруг стала раздражать Анну...

Прослеживаете цепочку? Понятно теперь, откуда уши растут? Покорность Вронского, не любовь, а именно покорность, обещающая ей безраздельную власть над ним, - вот что начинает пока еще медленно, но неудержимо притягивать ее, возбуждая гордыню и порождая несправедливое недовольство в отношении и мужа, и сына, и вообще всего, что составляло ее жизнь.

Однако день протекает в привычных делах и заботах, а Вронский... А Вронский совершенно выпал из ее головы! Она и не вспоминает о нем - ни о бале, ни о внезапной встрече с ним у вагона, ни о его признании. Вронский выполнил свою задачу - он приковал к ней всеобщее внимание и заставил всех говорить о ней, о ее блестящей победе над ним. И он больше ни за чем ей не нужен.

И только в четвертом часу дня - и это время не случайно! - она вспоминает бал и Вронского - и вспоминает с недоумением. "Что же было? Ничего" - рассуждает она.

Почему же она вспомнила-таки о ненужном ей больше Вронском и почему именно в это время? Очень просто. Потому что скоро с работы должен вернуться муж, и к этому времени она должна решить: говорить ему про бал или не говорить? Дойдут до него слухи (и в каком виде) или не дойдут? Будут у нее неприятности или не будут? Да и сам Вронский - он оказался слишком настойчивым, мало ли на что он способен... Так говорить мужу или не говорить?..

Собственно, уже сами рассуждения на эту тему подсказывают правильный ответ: если сомневаешься, значит, сказать обязательно нужно. И Анна прекрасно это понимает. Но сказать означает пресечь, лишить себя будущего удовольствия. Не лучше ли придумать какое-нибудь вранье и смешать его с правдой?

И тут она очень кстати вспоминает, что однажды при точно таких же обстоятельствах она уже как-то говорила мужу, что за ней ухаживал некий молодой человек. Но сказать это она постаралась так, чтобы ее поведение при этом выглядело вполне невинным. И ей это вполне удалось, и тогда муж уверил ее, что она ни в чем не виновата, поскольку, "живя в свете, всякая женщина может подвергнуться этому, но что он доверяется вполне ее такту и никогда не позволит себе унизить ее и себя до ревности".

Вот и удобный предлог, чтобы не говорить! Ведь муж сам уверил ее когда-то, что такое может случиться с каждой порядочной женщиной и не по ее вине.

Как же удобно, что на свете есть люди, которые тебе доверяют - в нужный момент манипулятор сумеет переложить на них ответственность за собственную вину. Вот спросит муж: да как же так, почему же ты мне ничего не сказала, почему не предупредила, почему поставила меня в такое трудное положение? А она ему в ответ с чувством незамаранного достоинства: так ты сам виноват, ты же сам сказал мне, что доверяешь и что могу подвергнуться, вот я и подверглась невинно!

"Стало быть, незачем говорить? Да, слава богу, и нечего говорить", - сказала она себе.

*