Ирина Василькова - «Грозового облака внутри»

Ирина Евса. Юго-Восток [из трех книг]. — М.: Изд-во «Арт Хаус медиа», 2015.

Удивительно сбывается порой в стихах нечто неназванное, невербализованное, до конца неотрефлексированное. Скажем, пишет поэт в 2003 году: «Было уже не скучно, еще не страшно, / Было еще не стыдно, уже не просто», — а через 12 лет книгу приходится называть «Юго-Восток». Тогда едва проклюнулось, теперь проросло.

Новая книга Ирины Евсы, поэта, живущего в Харькове, лауреата «Русской премии» 2015 года, состоит из трех частей. Две первые — это избранные стихи из «Описи имущества» (2003) и «Трофейного пейзажа» (2006). Теперь к ним добавилась третья часть — «Южный вокзал».

Мне уже приходилось писать о двух первых книгах. Однако, став частью иной целостности, они требуют нового прочтения — в поисках пропущенных неявных смыслов, непроросших кристалликов, которые сложатся потом в горькую соль «Юго-Востока».

Позволю себе автоцитату: «Поэтическая речь Ирины Евсы сродни искусству фотографии. Ее визуальность четка, ярка и конкретна. …Запечатление эффектной, самодовлеющей предметности жизни, пойманной врасплох объективом, не упустившим ни одной детали, подразумевает равнозначность каждого предмета — и в итоге вроде бы должно давать нуль. (Правда, Евса кое-где пользуется еще и фотомонтажом, или как сейчас говорят, фотопластикой, но так тонко, что коллаж неотличим от действительности.) Поэтому всегда есть соблазн принимать ее фотоизображения за статичные бессобытийные картинки — но…».

Остановимся на этом «но». Я писала о том, что делает искусную версификацию автора поэзией настоящего мастера, о том, что в якобы статичном «кадре» у Евсы всегда присутствует некий несфокусированный, царапающий глаз фрагмент, иногда еле заметный на периферии зрения, чаще всего связанный с невозможностью гармонии между «Она» и «Он». Именно этот фрагмент всегда был главным, именно от него сквозило драмой, и не просто бытовой драмой, но фундаментальной оппозицией междуявленным и несостоявшимся. Такой разорванный «инь-ян». И в несостоявшейся коммуникации не были виноваты ни Она, ни Он, но безликое Ничто или сам ход вещей. Именно оттуда залетал метафизический сквознячок, хотя лирическая героиня старалась быть перед ним неуязвимой в своей иронической броне.

В новой книге видно, как смещаются акценты. Уже в последней трети «Трофейного пейзажа» нарастает военная семантика — мятеж, революция, полководец. Не просто отсутствие гармонии, разрыв — боевое столкновение. Опять соперничают двое: «Дымит твоя эскадра, моя пыхтит в ответ./ Меж нас ложатся ядра, возы летят в кювет». Финал отрезвляет: «…как только твои войска подойдут вплотную, / эта малая Атлантида уйдет на дно» — и пустой трофейный пейзаж кажется победителю уже не столь заманчивым. Победа ли это? Скорее, понимание принципиальной несводимости жизни к оппозиции победа — поражение.

И если в начале книги лирическая героиня сама является почти частью этого пейзажа, то чем дальше, тем больше она отстраняется от безоговорочно нацеленного на победу мира. Отстраняется без лишнего пафоса и трагического надрыва. Лучшим выходом ей кажется не только молчать, как старый китаец в финальном стихотворении второй части («кто знает — не говорит»), но вообще устраниться, «незаметно вылинять, раствориться / как дымок в пейзаже»…

Нет, не растворишься — действительность возвращает к себе. Чем ближе к финалу книги, тем меньше в стихах Ирины Евсы иронической мудрости и больше метафоричности. «Южный вокзал» сродни яростному фоторепортажу — жесткому, местами даже обличительному. Деталей не убавилось — но другими стали ассоциации, тревожными тропы: «облаков приграничные катера», «свежевыпавший снег, на котором / ёлок подстреленные пехотинцы». Даже обычное утро «верещит парламентом ворон, / которому плевать на беды населенья». Даже март здесь опасен, «как тоска японцев по Курилам».

И всё больше становится прямых высказываний, высвечивающих актуальные и болезненные реалии: «Одесса и Москва, Тбилиси и Бишкек / едва ль проложат путь к последней из утопий», «Междоусобицей пахнет в державе, / мобилизацией, пятой колонной», «Крым — земля такая: /жить — живи, но не пускай корней», «Один сбежал сражаться за свободу/ в чужой стране, озлившись на свою». Несфокусированные пятна, царапающие сетчатку образы будто сместились от периферии зрения к его центру. Социальность, да — но какая? Не разящий выпад, а плач по общей неустроенности мира.

Мы все теперь живем «грозового облака внутри», но, как герой одного из стихотворений, дурачокПетя, все еще надеемся, что «до свадьбы точно заживёт». Будто не видим реальности, которая неустойчива и опасна: «Тут одно словцо — и дурость пойдет на дурость,/ и степное эхо бодро подхватит „Бей их!“» Кого — их?

Как говорит муравей-философ из центрального стихотворения «Южного вокзала»:

Такое время. Всех гонит ветер. Бесприютность вместо дома, «пустеющие контуры фигур» вместо друзей. Холодно, но если разворошить пепел — как же нестерпимо горячо внутри! Однако ничего не поделаешь — «Надо держать лицо. /Вот и держу, аж сводит судорогой ладони».

«Южный вокзал» — книга о потерях, о бегствах, разрывах, о расползании ткани. Об ощущении глобальной катастрофы. Тоска о веке если не золотом, но хотя бы о таком, где вчерашний друг не скажет:

И весь «Юго-Восток» — о том, как разрастается трещина, из которой свистит уже не сквознячок, а вихрь, разрушающий самые основы. На берегу реки Гань Ба не срабатывает даже древняя восточная мудрость о трупах врагов, проплывающих мимо тебя. Ты все равно не победитель — ибо победить невозможно.

Но здесь настало время сказать о неслучайной и принципиальной приверженности Ирины Евсы к классическому стиху. Именно классическая форма является, как сказал Сергей Аверинцев, оплотом «дисциплины, человеческой выдержки и осанки, нужной, как всегда считалось, именно перед лицом жути». Кристаллическая решетка держит обломки распадающегося мира.