Юрий Воробьевский - Неизвестный Булгаков. На свидании с сатаной

В чем суть соблазна? «…легко просматривается истинная цель Воланда (да и Булгакова, несомненно): десакрализация земного пути Бога Сына, десакрализация Голгофы — что и удается ему, судя по первым же отзывам критиков, вполне. Но не просто же заурядный обман критиков и читателей замыслил сатана, создавая роман о Иешуа, — ведь именно Воланд, отнюдь не Мастер, является истинным автором литературного опуса о Иешуа и Пилате. Напрасно Мастер самоупоенно изумляется, как точно «угадал» он давние события. Подобные книги не «угадываются» — они вдохновляются извне».

Иными словами, Мастер и «Удивительный Мастер» — соавторы. Но как они сотрудничали? Помните выход прокуратора Иудеи Понтия Пилата? Помните весь предгрозовой Иерусалим? «Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, Хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды… Пропал Ершалаим — великий город, как будто не существовал на свете. Все пожрала тьма, напугавшая все живое в Ершалаиме и его окрестностях. Странную тучу принесло со стороны моря к концу дня, четырнадцатого дня весеннего месяца нисана».

Порой кажется, что такое невозможно вообразить, это действительно надо было увидеть воочию одному из соавторов (Гегелевскому «мировому духу»? Ангелу Смерти?). Таланту другого оставалось лишь выразительно описать пересказанное.

Может быть, я субъективен? Наверно. Ведь и нарочито субъективный Розанов писал такое: «Как хотите, нельзя отделаться от впечатления, что Гоголь уж слишком по-родственному, а не по-авторски только знал батюшку Катерины (колдуна из рассказа «Страшная месть». — Ю.В. ), как и Лермонтов решительно не мог бы только о литературном сюжете написать этих положительно рыдающих строк… Это слишком субъективно, слишком автобиографично. Это — было, а не выдумано. Быль эту своей биографии Лермонтов выразил в «Демоне» (Курганов Е., Мондри Г. Розанов и евреи, СПб., 2000).

Сам же Гоголь в рассказе «Портрет» (редакция 1835 года) вкладывает в уста монаха такие слова: «Дивись, сын мой, ужасающему могуществу беса. Он во все силится проникнуть: в наши дела, в наши мысли и даже в самое вдохновение художника».

Игумен N в книге «Об одном древнем страхе» так описывает подобное сотрудничество: «Чаще всего контакт осуществляется в виде мысленного внушения, которое может ясно сознаваться человеком именно как внушение извне, то есть как способ получения мысленной информации от другой личности. Этим способом колдуну-контактеру сообщаются неизвестные ему факты или даются наставления о дальнейших его действиях. Подобный контакт, но в патологической форме, психиатры называют ментизмом». О том же говорит и святоотеческий опыт, выраженный в словах св. Иоанна Кассиана: бесы помогают человеку говорить то, чего он сам не знает и знать не может.

В этом контексте оценка булгаковского творчества, данная профессором Михаилом Дунаевым, представляется гораздо более убедительной, чем эмоциональный вскрик диакона Андрея Кураева: «Не надо позорить русскую литературу и отождествлять позицию Булгакова и позицию Воланда. Если считать, что через Воланда Булгаков выразил именно свои мысли о Христе и Евангелии, то вывод придется сделать слишком страшный. Если уж великий русский писатель сделал сатану положительным и творческим образом в своем романе — значит, Русская Литература кончилась».

Нет, слава Богу, не кончилась. И давайте говорить по существу. Профессор Дунаев справедливо отмечает: кульминацией романа является сатанинский бал. Это литературное описание черной мессы, в ходе которой должны читаться «молитвы наоборот», «библия наоборот». Так что «роман, созданный Мастером, становится ни чем иным, как евангелием от сатаны, искусно введенным в композиционную структуру произведения об анти-литургии».

Вот какое задание инфернального мира отрабатывал Михаил Афанасьевич!

Кстати, помните, как Мастер в грязной корзине с бельем обнаружил облигацию, которую ему дали на прежнем месте работы, в музее?! По мирским меркам, облигация оказалась выигрышной! Деньги предоставили возможность свободно работать. Написать прелестный роман о Понтии Пилате. Что это за деньги? Уж не 30 ли сребреников, включая накрученные за века проценты?! Но тогда речь идет о предательстве Спасителя?!

Иудейская традиция, похоже, влезла в русскую культуру именно так — через ментизм.

Вот Владимир Соловьев. Человек, скажем к слову, не без странностей. Мало того, что любил хватануть без меры шампанского, но еще, говоря современным языком, был токсикоманом. Нюхал скипидар. Вошел в историю как религиозный философ, но в храм не ходил. Мережковский поражался: «Всю жизнь только и делал, что звал в церковь… а сам не шел… Да что это значит? Не объяснит ли критика? Но критика только широко раскрывает глаза от удивления, как добрая старая мама». Впрочем, что тут объяснять? Сам Соловьев в письме Величко писал: «Я прожил у Вас несколько недель великого поста, и мы с Вами правил поста не соблюдали и в церковь не ходили и ничего в этом дурного не было, так как все это не для нас писано, и всякий это понимает». Откровенно.

Самым ярким в судьбе философа был, конечно, его «роман» с являвшейся ему в «неземном свете» женственной сущностью, в которой он опознал Софию. (Видений у него было достаточно много. Не случайно же он писал стихи о пламенных кольцах змея, тех же самых, что у Булгакова, и свидетельствовал о нападении на него мохнатого существа).

Соловьев считал, что прежде та же самая София приходила к Беме, Сведенборгу, Парацельсу и другим визионерам. Одним из них был немецкий книгоиздатель Иохан Гихтель. «Он отказывался от любых сношений с женщинами под тем предлогом, что влюблен в Софию…

София вознаградила Гихтеля: она явилась ему в ночь на Рождество 1673 г. Ослепительное небесное создание, она дала ему «неизъяснимые наслаждения». Гихтель жил с Софией счастливо; она внушила ему мысль найти и издать произведения Якоба Беме.

Владимир Соловьев, любовник «Софии»

О. Георгий Флоровский свидетельствовал, что сохранились и изучались «некоторые загадочные автографы Вл. Соловьева… — особого рода записи поэта-философа, сделанные им автоматически в состоянии транса. Это состояние (как бы медиумическое) было свойственно Соловьеву по временам. Темою соловьевских записей является все она же, «София»… Характер записей таков, что не приходится сомневаться в «демоничности» переживаний, сопутствующих духовному опыту поклонника Девы Радужных ворот». Пользуясь каббалистическими словечками, Соловьев писал о ней: «Она есть Решит[женское божество] вначале — плодотворная идея безусловного единства, единое могущество, долженствующее объединить все; она есть Малхут (Regnum, Царство)…» Загадочное слово Малхут означает одну из эманаций Шехины.