Александр Руденко-Десняк - Выбор и путь. Заметки о современной прозе

Лучезарный «хэппи энд», правда, был бы неуместен в такой прозе. Многие вопросы, поставленные писателем, мучительны. Он менее всего способен удовлетвориться по­верхностно-оптимистическим отношением к человеку, человеческой истории, человечес­кой способности творить добро. Хиреет не­когда славный город Вани, подчинившийся жадному и тупому властителю, рушатся нравы, приходят в упадок ремесла. Из жиз­ни колхов уходят радость и вера, и этот распад описан пером поистине безжалост­ным. Ведь только ребенку, бросившемуся с высоты на землю, дано напомнить об из­вечной страсти человека к свободному по­лету, страсти, которая тлела в самой глуби­не душ жителей Вани. Если это и напоми­нание о неисчерпаемости человеческого ду­ха, то напоминание яростное и далеко не добродушное.

В романе, почти лишенном диалогов, ав­тор постоянно держит нас «включенными» в свои размышления и эмоции. Читать кни­гу — нелегкий труд, а это не всем может показаться достоинством.

Это повествование, неспособное опустить­ся до снисходительности к человеческим слабостям, буквально восстает против уны­лой и разъедающей душу житейской фило­софии прагматиков и конформистов, которые всегда готовы воскликнуть: «Что проку в добродетелях одного человека!» Роман определенно за таких, как Фарнаоз, идеалистов и романтиков, презирающих жи­тейские блага, даже если они одиноки и платят жизнью за преодоление стадного чувства. Есть невеселая ирония в том, что Фарнаоз словно бы по ошибке становится мучеником и героем, возносящимся над толпой, но есть и вера в способность человека подняться, встать над самим собой в мо­мент, когда приходится доказывать право называться человеком.

Запомним этот вывод, он поможет нам лучше понять роман «И всякий, кто встре­тится со мной...».

Снова плотный, почти лишенный диало­гов текст.

Снова складывающаяся на наших глазах действительность. Об эпическом тоне не­ловко даже говорить.

Снова не человек даже, целый род перед лицом предначертанной ему судьбы.

Это роман, на страницах которого так много крови, жизнь, лишенная радостных красок, течет невероятно медленно и в то же время безжалостно быстро, погребая человеческие биографии, стремления и на­дежды. И этот же роман полон пронзитель­ной тоски по иной жизни, иным мирам, за­литым солнечным светом, устроенным до­стойно человека...

Густой поток повествования, где нет тща­тельно выписанных портретов и характеров, а есть их поэтический образ, поэтическая формула, где столь важна общая атмосфера происходящего и нелегко бывает найти ло­гическое, прямое сцепление эпизодов и со­бытий,— это поток прозы, снова бесспорно принадлежащей поэту.

Сложное, требующее очевидных читатель­ских усилий произведение заставляет думать о проблеме проблем литературы — о жиз­ненном материале и писательской точке зрения на него. Изображенное полно мрака, находится на грани чудовищного гиньоля, и мысль о некоторой эстетизации безобраз­ного неизбежно возникает при погружении в это свободное, изысканное письмо. Автор­ская мысль до поры до времени словно не проявляет себя, уходит в тень, оттенок хо­лодноватой авторской отстраненности от предмета изображения явственно ощутим, и тем сильнее спрятанный в глубину и рез­ко выявляющийся в финале философский, нравственный пафос романа.

В романе «Шел по дороге человек» раз­вертывалось своеобразное поэтическое сра­жение не только с древним мифом, но и с самим миросозерцанием людей, живших три тысячелетия назад. Это только кажется, что город Вани в целом и его жителей в отдельности преследует неумолимый и без­жалостный, возвышающийся над людьми рок — обыкновенная неспособность обитате­лей некогда славного города противобор­ствовать злу становится причиной их несча­стий, причиной их душевной деградации. Взгляд поэта на происходящее поражает своей конечной трезвостью. Механизм дей­ствия обнажен, все имеет свои реалистиче­ские причины, свои объяснения.

И панорама бесконечных несчастий, пре­следующих род Макабели, не скрывает ни­чего особенно таинственного. Но повество­ванию задана столь высокая тональность, а беды семьи следуют друг за другом с та­кой жестокой неизбежностью, что поневоле возникает мысль о некоем роке, стоящем над семьей и определяющем каждый пово­рот ее бытия.

Вторгаясь в античные времена, писатель обращался к огромным, основополагающим категориям человеческой жизни, рассматри­вая их в первозданном масштабе. Он не мог не задуматься над идеей рока, тяготеющего над людьми и определяющего их судьбы, идеей, отразившей затаенный страх челове­ка античности перед непознанным окружа­ющим миром. Эта идея неожиданно дока­зала свою немеркнущую поэтическую увле­кательность в новом романе О. Чиладзе, где налицо и укрупненность нравственных про­блем, и та условность в обрисовке персона­жей и мотивов их поведения, та видимая пунктирность связи героев с определенной средой и временем, когда ничто не мешает увидеть общечеловеческий характер глав­ных конфликтов романа.

Повествование о Кайхосро Макабели и его потомках трагично, потому что в каж­дом микросюжете (почти до самого финала) уже заложена трагедия — без вариантов уготованной развязки. «Как же, как не вы­нужденными, назвать действия человека, не имеющего выбора, делающего не то, чего хочет, а то, что может по обстоятельствам? Таков уж был подарок его треклятой судь­бы — это была судьба, это она устроила так, чтоб его наследственный дом оказался за тридевять земель, именно на его бывшей родине...»

Мысль о человеке, «не имеющем выбора», принадлежит в конечном счете самому Кайхосро, и, наверное, у нас есть основания отнестись к ней с большим скепсисом. Ведь никто не заставлял нашего героя яв­ляться в деревню Уруки в чужом мундире, присваивать чужое имя, чужой титул, чу­жих предков и даже — вполне в стиле раз­ворачивающейся трагикомедии — могилку лжететки, умершей ребенком. Свою жиз­ненную дорогу фальшивый майор без осо­бых раздумий выбрал сам.

Другое дело, что мы получили возмож­ность представить, как писатель относится к самой проблеме нравственного выбора... Если и рассматривается она в романе, то не самым пристальным образом. Во всяком случае, сам процесс выбора с неизбежны­ми колебаниями и размышлениями героя (а они-то и смогли бы при иной ориентации романа стать полем художественного ис­следования) остался практически за рамка­ми повествования. Кайхосро Макабели сто­ит не перед лицом нравственной дилеммы, а перед лицом жизни как таковой, судьбы, тяжелого проклятия, нависшего над его ро­дом. Отсюда не только тональность романа, масштаб беспрерывно возникающих в нем нравственных категорий, но и его структу­ра, его внутреннее построение.