Александр Руденко-Десняк - Выбор и путь. Заметки о современной прозе

Иногда полезно вернуться не только к прочитанным книгам, но и к былым литера­турным спорам.

11 апреля 1979 года «Литературная газе­та» под рубрикой «Два мнения» провела обсуждение романа Нодара Думбадзе «За­кон вечности». Статья Алексея Кондрато­вича называлась «В стиле «ретро», ответ Галины Кузнецовой «Сегодня и всегда». Из названий, в общем, ясно, кто как оценил роман.

Коснувшись сюжетных линий, характери­стик, мироощущения героев «Закона вечно­сти», автор статьи «В стиле «ретро» писал: «...оказывается, достаточно условен весь ро­ман, и не пора ли нам принять это во вни­мание? Условность нынче в моде и энергич­но наращивает себе цену: это, мол, вам не набившая оскомину описательность или близорукий бытовизм, очеркизм и т. д. Условность претендует на философичность и поскольку все-таки побаивается совсем уж расстаться с понятием «реализм», то хочет предстать в виде некоего особого, высшего типа реализма. И эпитеты, подо­бающие этой «высоте», уже подыскивают­ся: ну, скажем, «синтетический реализм». Реализм, так сказать, философски (читай еще — современно!) осмысливающий дей­ствительность и соответственно этому ос­мыслению ее отражающий».

Подверглись сомнению и слова, сказан­ные в финале главным героем, журнали­стом и писателем Бачаной Рамишвили (...Душа человека во сто крат тяжелее его тела... И потому мы, люди, пока живы, должны стараться помочь друг другу, ста­раться обессмертить души друг друга: вы — мою, я — другого, другой — третьего, и так далее, до бесконечности... Дабы смерть че­ловека не обрекала нас на одиночество в жизни...): «Обидно, что философский корень (или камень?) оказывается таким простень­ким. У каждого под ногами лежит. И надо было его еще искать? Вместо того чтобы писать реальную и сложную жизнь без сим­волических фокусов?»

Трудно сказать, в какой мере вдохнов­ляет писателей такая критическая требова­тельность. В статье Г. Кузнецовой резонно сказано и о своеобразии художественной манеры Н. Думбадзе, и о праве писателя на эксперимент, и о том, что в романе сколько угодно примет и проблем как раз реальной и сложной жизни современной Грузии. И вывод: «Вечные истины наполняются большим содержанием самими людьми»,— свидетельствует о верном понимании специфики мышления грузинского про­заика.

Есть, однако, вопрос, который далеко не исчерпывается достоинствами и недостатка­ми популярного романа: почему он привлек широкое читательское внимание? Что в нем задело, обеспокоило сознание читателя?

И еще: если вызвавшее полемику произ­ведение — факт литературы, то какое явле­ние за ним скрывается?

Не всегда легко определить, почему на­чинает казаться особенно ярким название книги, писательское имя; еще труднее най­ти глубинные причины усиленного звучания той или иной национальной литературы ря­дом с другими, не менее развитыми, нe менее богатыми на талантливые произве­дения.

Грузинская советская литература всегда заявляла о себе темпераментно и сильно. Но, пожалуй, ее участие в общесоюзном литературном процессе никогда не было столь заметным, как в последние годы. Раньше читатель в первую очередь с ра­достью различал имена своеобразных поэ­тических дарований Грузии; теперь настал час грузинской прозы. В нынешнем обиходе широкой аудитории — к произведения Но­дара Думбадзе, постоянно заставляющие говорить о себе, и роман Чабуа Амирэджиби «Дата Туташхиа», завоевавший шумный и прочный успех, и исторические романы Отара Чиладзе, сразу же вызвавшие напряженный читательский интерес, и еще имена и книги...

Феномен грузинской прозы как тако­вой мог, кажется, вызвать больший кри­тический интерес. Мы много и хорошо го­ворим о многонациональном характере на­шей литературы, но постоянно ли он берет­ся в расчет нашей критикой?

И коллегами-критиками, и автором этих заметок уже не раз отмечалось, что Бачана Рамишвили, герой «Закона вечности», по­явился очень вовремя Жизнь литературно­го героя отразила трудные конфликты в республике, где ведется решительное оздо­ровление общественной атмосферы Очевид­но, что такие книги сами активно вмеши­ваются в общественные процессы, в актуальные споры своей аудитории. Очевидно и то, что одна лишь социальная актуаль­ность не обеспечила бы роману столь заин­тересованного приема и в Грузии, и далеко за ее пределами.

Жесткость, неуступчивость в вопросах принципиальных соединяется в Бачане с поистине безграничной способностью ве­рить в человека и делать для него добро. Такое свойство натуры, такой способ буд­ничного осознанного движения по действи­тельности неизбежно порождает внутрен­ние конфликты, боль, растерянность, зато и натура предстает живой с ее высокой нравственностью. Зато человеческий смысл деятельности Бачаны никогда не те­ряется из виду.

Писатель поставил себя в нелегкое поло­жение, не только рассредоточив свое ощу­щение действительности в атмосфере, в по­вествовательной «ткани» романа, но и прежде всего впрямую наделив им глав­ного героя. Бачана и поступает решитель­но, и много думает, и рассуждает о жизни, не уклоняясь от острых вопросов. Некото­рые характеристики его могут, наверное, воззвать к спору, но у романа есть подлин­ный герой.

Он подчас кажется идеалистом в этом далеко не идеальном мире. Его суждениям и мыслям свойственны чистосердечие и простодушная наивность, скрывающие, впрочем, несуетное отношение к жизни.

«Чтобы освободиться от скверны, оказы­вается, все-таки надо верить. Не знать, не понимать, не действовать, а именно ве­рить»,— сказано в цитировавшейся уже ста­тье А. Кондратовича. Что поделаешь, есть люди, есть литературные герои, которым нужна кроме рационально выверенного дей­ствия еще и вера в то, ради чего они жи­вут. Стоит ли на это сердиться?

И не лучше ли присмотреться к герою, увидеть неслучайность его появления?

«Закон вечности» — роман современный. Там кипит сегодняшняя жизнь большого го­рода, там бурлят страсти, вызванные ны­нешними проблемами. Но обшие особенно­сти развития литературы на определенном временном отрезке сказываются на смысло­вом звучании самых разных произведений, независимо от их тематики.

Заметна эволюция, пройденная за послед­ние годы грузинской исторической про­зой.

Есть признанная классика грузинского исторического романа, например, «Давид Строитель» и «Десница великого мастера» Константинэ Гамсахурдиа. Читать эти вещи интересно и поныне из неторопливого, не­суетного повествования встает далекая эпо­ха со сложными междоусобицами, подвига­ми ратоборцев и зодчих, тяжким дви­жением людских масс. Одно слово: История.

В романах К. Гамсахурдиа есть многое, способное вызвать интерес у любителя ис­тории. Но они, изображая множество судеб и проявляя озабоченность историческими судьбами нации, не очень интересуются судьбой, характером, единственностью од­ного человека, личности. Парадоксально? Однако царь Давид, прозванный Строите­лем, запоминается в бесконечных государ­ственных заботах и детально воссозданных войнах за единство Грузии. Несчастная лю­бовь, пронесенная им через всю жизнь, вряд ли поможет нам понять человеческое, нравственное своеобразие исторического лица. Других же, «нефункциональных» проявлений характера Давида в романе практически нет... Что касается зодчего Арсакидзе в «Деснице великого мастера», то он окружен таким числом действующих лиц, а среди них столь важное, данное со многими подробностями, как царь Георгий, «меч мессии», что поневоле придешь к вы­воду: биография, легенда — удачный повод для показа, раскрытия исторической эпохи, важного этапа национальной истории.