Умберто Эко - Откровения молодого романиста

В литературе часто описываются группы предметов. То вымышленных: таковы те, которые нашел на Луне, согласно Ариосто, прибывший за Роландовым разумом Астольф. То отталкивающих: это компоненты колдовского зелья, которое варят ведьмы в IV акте «Макбета». То дивно благоуханных: коллекция цветов, описанная Джамбаттистой Марино в «Адонисе» (часть 6, 115–159).

То бросовых, но очень нужных: вещи с потерпевшего крушение судна, благодаря которым Робинзон Крузо выжил на необитаемом острове, или скромная коллекция бесценных сокровищ, которую, по словам Марка Твена, собрал Том Сойер. Иногда они заурядны до тошноты, как набор ничтожных предметов в кухне Леонарда Блума. Порою, вопреки своей музейной, почти кладбищенской статичности, глубоко бередят душу: таков перечень музыкальных инструментов у Томаса Манна в главе 7 «Доктора Фаустуса».

Не реже встречаются в литературе списки обстоятельств и мест. В них, как в списках вещей, основной упор делается на «и так далее…». В главе 27 Книги пророка Иезекииля величие обреченного на погибель города Тир иллюстрируется перечнем торговавших с ним стран и народов. Диккенс в первой главе «Холодного дома» рисует Лондон, одно за другим называя все, что скрыл окутавший город туман. Эдгар По в «Человеке толпы» нанизывает на нить рассказа основные черты человеческих типажей, составляющих людской поток. Пруст («По направлению к Свану», глава 3) перебирает в памяти приметы родного города. Кальвино («Невидимые города», глава9) перечисляет города, приснившиеся Великому Хану. У Блеза Сандрара («Проза о Транссибирском экспрессе и маленькой Жанне Французской») перестук вагонных колес перекликается с перечнем городов и весей. Уитмен, признанный мастер списков (иногда доходивший в перечислительном раже до гипертрофии), громоздит предмет на предмет, славя родные места:

[72] Уолт Уитмен, Песня о топоре, пер. М. Зенкевича/ Walt Whitman, Leaves of Grass, Part 12, Song of the Broad-Axe. Рекомендую также обратить особое внимание на главу, посвященную Уитмену, в: Robert Е. Belknap, The List (New Haven: Yale University Press, 2004) .

У Гюго в романе «Девяносто третий год» (часть I, книга 3) маркиз де Лантенак, отправляя матроса Гальмало в Вандею с приказом о восстании, заваливает того бесчисленным множеством топонимов. Понятно, что бедняга Гальмало не способен запомнить этот бесконечный перечень, и очевидно, что Гюго не рассчитывает, что его запомнит читатель. Гигантские размеры списка в данном случае просто должны наводить на мысль о масштабах народного недовольства.

Еще один головокружительный перечень мест мы находим у Джойса в главе «Анна Ливия Плюрабель» «Поминок по Финнегану». Чтоб река Лиффи величественно струилась, Джойс «пропускает» ее в своем тексте через сотни каламбурных и гибридных названий других рек: Чебб, Футт, Банн, Дак, Сабрайн, Тиль, Вааг, Бому, Бойяна, Чу, Бата, Сколлис, Шари, Суй, Том, Чеф, Сыр Дарья, Лэддер, Бурн (Chebb, Futt, Вапп, Duck, Sabrainn, Till, Waag, Bomu, Boyana, Chu, Batha, Skollis, Shari, Sui, Tom, Chef, Syr Darya, Ladder, Burn) и т. д. Переложения главы «Анна Ливия» на другие языки, как правило, носят вольный характер, названия рек взаимозаменяемы. Так, в первом переводе на итальянский, к созданию которого приложил руку сам Джойс, мы найдем отсылки к итальянским рекам Серио, По, Серкио, Пьяве, Конка, Аниене, Омброне, Ламбро, Таро, Точе, Бельбо, Силаро, Тальяменто, Ламоне, Брембо, Треббио, Минчо, Тидоне и Панаро, ни одна из которых не упомянута в оригинальном тексте [73] James Joyce, Anna Livia Plurabelle, пер. James Joyce и Nino Frank (1938), перепечатано в: Joyce, Scritti italiani (Milan: Mondadori, 1979) . То же произошло и с первым, историческим переводом на французский язык [74] JameS Joyce, Anna Livia Plurabelle, пер. Samuel Beckett, Alfred Perron, Philippe Soupault, Paul Leon, Eugene Jolas, Ivan Goll и Adrienne Monnier, при участии Джеймса Джойса, Nouvelle Revue Frangaise, 1 мая 1931 .

Джойсов список кажется практически бесконечным, ибо читатели вынуждены распознавать скрытые в тексте названия рек и, подозреваю, уже отыскали гораздо больше, чем их там намеренно запрятал автор. Я также думаю, что (в силу безграничных комбинаторных возможностей английского алфавита) их там может таиться куда больше, чем думали джойсоведы или сам Джойс.

Списки такого рода очень сложно классифицировать. Они — порождение ненасытности, стремления объять необъятное (ибо никто не может с точностью сказать, сколько в мире рек) и чистой любви к составлению списков. Джойс, должно быть, собирал названия рек долго и тяжело, прибегая к помощи множества людей. Разумеется, он занимался этим не из любви к географии. Похоже, он просто хотел, чтобы его список был бесконечным.

В завершение предлагаю взглянуть на первейшее и главнейшее из мест: на нашу бесконечную Вселенную. В рассказе «Алеф» Борхес воспринимает ее, узрев, как обреченный на незавершенность список мест, людей и бередящих душу явлений. Он видит изобильный океан, видит рассвет и закат, видит бесчисленных обитателей обеих Америк, видит серебристую паутину внутри черной пирамиды, видит разрушенный лабиринт (который оказывается Лондоном), видит бесконечное число глаз рядом с собою, видит все зеркала планеты, видит те же каменные плиты в заднем дворе на улице Солера, что видел тридцать лет назад в прихожей одного дома во Фрай-Бентосе, видит виноградные лозы, снег, табак, рудные жилы, видит водяные пары, выпуклые экваториальные пустыни и каждую их песчинку, видит женщину в Инвернессе, ее пышные волосы, гордое тело и раковую опухоль в ее груди, видит круг сухой земли на тротуаре, где прежде было дерево, видит загородный дом в Адроге, видит экземпляр первого английского перевода Плиния и каждую букву на каждой его странице, видит ночь и день одновременно, видит закат в Керетаро, в котором словно бы отражается цвет бенгальской розы, видит свою пустую спальню, видит кабинет в Алкмаре, где глобус помещен меж двумя бесконечно его отражающими зеркалами, видит лошадей с развевающимися гривами на берегу Каспийского моря на заре, видит изящный костяк ладони, видит уцелевших после битвы, посылающих открытки, видит колоду карт Таро в витрине лавки в Мирзапуре, видит косые тени папоротников на полу оранжереи, видит тигров, тромбы, бизонов, видит морские бури и армии, видит всех муравьев, сколько их есть на земле, видит персидскую астролябию, видит ящик письменного стола, хранящий непристойные, немыслимые, убийственно точные письма его обожаемой Беатрис Витербо, видит любимый монумент на кладбище Чакарита, видит жуткие останки того, что некогда было упоительной Беатрис, видит циркуляцию собственной темной крови, видит слияние в любви и изменения, причиняемые смертью. Одновременно со всех сторон он видит Алеф — одну из точек пространства, содержащую в себе все прочие, — видит в Алефе весь земной шар, и в земном шаре опять Алеф, и в Алефе земной шар. Он видит свое лицо и внутренности, и чувствует головокружение, и плачет, потому что глаза его увидели это таинственное, предполагаемое нечто, чьим именем завладели люди, хотя ни один человек его не видел: непостижимую вселенную [75] Измененный текст. Оригинал перевода в: X. Л. БОРХЕС Собрание сочинений в трех томах, т. i. Рига: Полярис, 1994, Алеф, стр. 489–490, пер. Е. Лысенко .