Захар Прилепин - Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями

Рассказанное в этой книге – трудно достижимое сегодня сочетание такта, беззлобности, веры и нежности. Речь ведь при этом идет, как люди оказались вне своей земли и своего языка – в чужой земле, одни. И никакой обиды, никакой злости, ничего этого нет вовсе.

Пресветлая книга.

Книгу Данилкина о Проханове наша высоколобая публика демонстративно проигнорировала. Снобы, что с них взять.

Тут дело, собственно, совсем не в Проханове (или, если угодно, не только в Проханове).

Здесь иное.

Если б было возможно придумать рецепт идеального «нон-фикшн» – то рассматриваемый текст был бы в моем представлении претендентом номер один.

Данилкин, создавая книгу о самом могучем, дремучем, непотопляемом русском националисте и консерваторе, ориентировался далеко не на российских мастеров жанра – а на западную, в первую очередь английскую школу создания биографий. Еще чуть-чуть – и это стало бы художественным текстом, вроде «Попугая Флобера» Барнса.

Только вот кто смог это оценить? Кто вообще прочел этот стопудовый и стопроцентный шедевр?

В минувшем сезоне был оглушительно моден труд французского писателя Эмманюэля Каррера «Лимонов». Во Франции эта книга лидировала в списках продаж, сам Саркози рекомендовал читать эту книгу французам, права на ее перевод купили большинство европейских стран, и прочее, и прочее.

Но я бьюсь об заклад, что книга Данилкина о Проханове лучше по всем показателям: умней, изящней, точней. Черт, как же она вкусно написана, как я завидовал, пока читал.

И уж если все-таки о Проханове – как мало мы ценим своих представителей редкого рода «анфан террибль»!

Лимонов и Проханов – это не просто наш ответ Мисиме и Юнгеру, это вполне соразмерные их иконам наши иконы.

И вот даже житие готово – бери, и радуйся, и разбирай на цитаты.

Данилкин поработал так, что остается только покурить и утереться (разве что к финалу немного автор явно устал от своего героя, но это ничего, это бывает – думаете, сам Проханов не устал от себя?).

Резюме, собственно, таково: пока мы будем сливать такие книги и таких персонажей, как Проханов, – мы так и останемся жить с ощущением страны третьего мира. Мы ж втайне думаем, что герои-то все на Западе. Все самое лучшее и модное – на Западе. А мы так – Ваньки, вторсырье, недоумки.

Да хер-то. Печально только, что нам Каррер и его читатель Саркози доказывают, что Россия порождает отличных священных монстров. Сами мы до этого додуматься никак не хотим.

Идите, в общем, за книжкой Данилкина. Тираж так и не раскупили, между прочим.

Человек порой целую жизнь мыкается, чтоб совершить самое важное дело или выбрать идеальную форму для своего главного высказывания.

Почему люди ценят литературу?

Потому что мы в основной своей массе немые. Что-то чувствуем, но сказать об этом не умеем. Догадываемся, какими нас задумали, но едва начинаем об этом заговаривать – сразу понимаем: нет, что-то не то мы говорим.

И вот иногда у кого-то получается.

У Голованова получилось, судя по всему, сразу несколько вещей.

Во-первых, он, пытаясь выправить свою судьбу, нашел на карте Родины странное, грустное, еще не гиблое, но близкое к тому место, от которого вместе с тем идет тайный и неслышимый гул, зачаровывающий.

Нашел это место и обжил.

Во-вторых, Голованов сумел об этом написать самыми нужными словами.

Как будто бы слетела с голоса пелена, как будто бы рассудок освободился от давнего морока – и человек вдруг заговорил бережно к языку, но наверняка, пронзительно, точно.

Есть такие люди, которых лечит география, жест, бегство – и последующее возвращение.

Но это ведь еще надо суметь: оставив за спиной целую немалую жизнь, вдруг вырваться в другое пространство, с новым воздухом, с иным наполнением.

Голованов показал многим другим, что такой путь возможен.

Во Франции, к слову сказать, эта книга имела оглушительный успех.

В России… ну, я не знаю. Кто-то, быть может, прочитал.

Впрочем, это не беда.

«Остров» никуда не денется. Остров нас подождет. География куда терпеливее человека.

Есть ощущение, что Авченко написал во многом провидческую книгу.

Речь там идет про особую дальневосточную «религию» – праворукие машины, которые больше, чем просто машины: и способ выживания, и предмет особой местной эстетики, и еще что-то, нам, черноземным «леворуким» рабочим и крестьянам, непонятное.

«Праворукие машины» Авченко описывает так, что иногда жанр книги, задуманной как публицистическое высказывание, начинает мигрировать в сторону то ли религиозного трактата, то ли поэмы.

Дело даже не в ситуации, которая (не дай Бог, но – наверняка) еще встанет перед Россией и его жителями, – отделение тех или иных разозленных территорий «от Москвы».

Дело в способе разрешения этой ситуации.

Являясь по духу и по крови представителем особой, дальневосточной популяции русских граждан, Авченко подробно описывает сначала страстное желание разорвать связь с этой Москвой, которая знать не знает, что там у нее происходит на окраине империи, и в жизнь своих граждан вникать не желает, а потом собственное осознание того, что Москва – еще не вся Россия и пилить не нами освоенные и обжитые евразийские пространства даже во имя «праворульной» религии – не дело.

Причем причина для ухода от Москвы может быть какой угодно – не «правый руль», так «левая наличка», либо нефть, которая самим нужна, либо алмазы, которые самим нравятся, либо близость к другой, куда более прельстительной государственности, чем собственная.

Авченко весь этот душевный путь, от сепаратистской возбужденности до продуманного консерватизма, проделал, чем предостерег и нынешних, и будущих самостийников от необдуманных жестов.

Кантора, как я заметил, особенно остро не любят в кругах либеральной интеллигенции. Как же: свой, говорящий на том же самом языке – и при этом «левак», вытаптывающий либеральные ценности при помощи европейского словаря.

У нас ведь, как вы, наверное, заметили, «левый», всегда синоним косности, старообразности и предсказуемости. Тоска с этими «левыми». Таких «левых» легко презирать, с ними не хочется себя ассоциировать. На таких «левых» всегда можно повесить ярлык «Шариков» – мол, че, зверье, опять пришлось все отнять и поделить?

Зверье кивает косматой головой и мычит про заговор и «придет наше времечко…»