Андрей Рудалёв - Письмена нового времени

Эпштейн совершенно не замечает или не желает видеть одну из ведущих линий в русской литературе, где еще с М.Ю. Лермонтова искомый «срединный» путь формулируется как уход от реальности, в которой превалируют различные жизненные противоречия, шатание из крайности в крайность, и погружение в мир собственного «я», воспоминаний, мир души, не зависимый от внешней событийной динамики: войн, катаклизмов, скандалов, смертей. Однако здесь есть одна существенная преграда, «но» — трезвое осознание того, что все это невозможно в реальном вещном, тварном мире, идеал полагается за пределами, Царство Божие невозможно на земле, прошлое не восстановить. В реальности же выбор довольно скудный: либо «забвение» (как у Ионыча), либо огненный путь «заблудившегося трамвая».

Наиболее трудноразрешимой становится проблема, противоречие личного и общего: личного в духе протестантизма и православной религии. Попытки разрешить его как раз и предпринимались в художественной литературе путем моделирования «средней зоны», под которой следует понимать именно личностное (в духе философии религиозного персонализма, «симфонической личности» Карсавина), а не индивидуальное эго-начало. Бессмысленные шатания между плюсом и минусом, отрицание плюса и минуса (т. к. герой всегда между) ведет к погружению, например у М.Ю. Лермонтова, во внутренний мир, воспоминание, что равносильно смерти относительно внешней реальности. Человек, уподобляясь христианскому аскету, отстраняет все свои помыслы и действия от внешнего мира, который, кроме насилия над ним, не производит ровным счетом ничего (в поэме С. Есенина «Анна Снегина» — это война). Погружение в себя мыслится более ценным, чем все богатства мира, т. к. при этом восстанавливается образ и подобие Божие. В себе и из себя герой реконструирует мир прошлого, воспоминаний: часто — детства — идеала для любого на все времена. Эта сказка Обломовки становится реальней всей мертвенной обстановки настоящего, изношенного халата и убогих посетителей.

Время диктует невозможность возвращения, личность преодолевает пространство и время и через возвращение в прошлое обретает свой, утраченный в настоящем, лик — детство, образ ребенка, например у Лермонтова (не случайно в описании Печорина наряду с чертами мужчины, женщины, лошади в его облике, также присутствует и что-то детское), душевное спокойствие и гармонию Обломова, любовь у героя «Анны Снегиной» С. Есенина. Наряду с внешней тенденцией к сведению противоречий жизни до крайности с последующим устранением их путем хирургической операции, существует и другая — уход от противоречий общественной жизни и погружение в свой внутренний мир. Именно эту тенденцию изображения внешне непримечательного, но цельного и прекрасного внутри и не замечает в русской литературе Эпштейн, между тем, она берет свое начало еще в византийской культуре, [60] Каждан А.П. Византийская культура. СПб., 1997, с.203. имеет религиозные корни и является следствием усталости человека от бесконечного «внешнего выражения» (слова П. Новгородцева). Он не с теми и не с теми, не с белыми и не с красными: он с Богом, а значит, и с собой, и в себе, но в то же время он «доктор», а значит, и подспудно соучастник (Б. Пастернак «Доктор Живаго»).

С брезгливым отмежеванием от религиозного произошло то, что человек оказался предоставлен сам себе в мире, преисполненном системой зеркал с бесконечно повторяющимися отражениями одного и того же. Результатом чего стала скука, хандра, тоска, которая, по мнению классиков литературы, и стала той болезнью поколения, вылившейся впоследствии в убийственный, сметающий все на своем пути, бунт (образ парового котла в «Молохе» Куприна).

По словам поэта и мыслителя Серебряного века Вячеслава Иванова: «…коренное обмирщение всех руководящих понятий неизбежно проводит русскую душу через мрачную пустыню практического нигилизма, где живут только звери, и где звереет сам человек». [61] Иванов Вяч. Революция и народное самоопределение. // Иванов Вяч. Родное и вселенское. М., 1994, с.388.

Если обратиться к истории, то мы увидим, что многие периоды духовного подъема национальной культуры связаны именно с фактом ее воцерковления: 10–12 вв. — крещение Руси, когда она за короткое время стала одной из самых просвещенных стран Европы; разгром монголо-татар и эпоха Сергия Радонежского — величайшего русского святого, и как знать, не явились ли церковные реформы патриарха Никона, спровоцировавшие раскол в церкви, благословением деятельности Петра. Нет никаких сомнений, что именно церковь для России всегда была источником питающим, вождем наставляющим, залогом стабильности в обществе.

«Христианство… оказывало воздействие на весь поток исторической жизни русского народа среди всех его падений и недочетов, оно часто было ему маяком среди мрака его страдания и собственного греха». [62] Арсеньев Н.С. Духовные силы в жизни русского народа. // Русские философы к. 19 — сер. 20 века. М., 1993, с. 39. Предвижу возражение: да, конечно, все это так, но это дело давно минувших дней, прошлого, для настоящей же жизни религия, вера стала лишь ветхой реликвией, деталью экспозиции краеведческого музе: Парировать данное замечание, на мой взгляд, можно, приведя слова философа Е.Н. Трубецкого, чей заве представляется особенно актуальным в наши дни «…если русская демократия не определится как демократия христианская, то Россия погибнет бесповоротно но и окончательно». [63] Трубецкой Е.Н. Два зверя. // Трубецкой Е.Н. Смысл жизни. М… 1994, с 302. Разве в этих пророческих словах не содержится объяснение причины того тупик; в котором находится современное русское общество, разве это не рецепт выхода из трясины кризиса? И надо-то для этого совсем немногое, но главное: отдаться всем сердцем, всей душой, не стесняясь максимализма (азбуки Стефана Пермского, а не костров инквизиции) в исповедании правды и истины спасения всего мира и России в частности.

Философ, которому я склонен доверять, Л.П. Карсавин свидетельствует о том, что воля Божия состоит в самоуничтожении тварного бытия, т. е. в умирании и последующем за ним воскресении — все это входит понятие «преображения». [64] Карсавин Л.П. Saligia. // Карсавин Л.П. Малые произведения. С.56.

На мой взгляд, следует отбросить, оставить всякие разговоры о развитии. [65] «Прогресса» не существует. Нет такого заранее предуказанного пути, по которому бы шло человечество и который достаточно было бы объективно констатировать, научно познать, чтобы тем уже найти цель и смысл собственной жизни» (Франк С.Л. Крушение кумиров. В кн.: Франк С.Л. Сочинения. М., 1990. с.142). Развитие, прогресс — искусственное деструктивное движение, удивительно напоминающее сумасшедший «заблудившийся трамвай» из знаменитого стихотворения Н. Гумилева. [66] Мотив движения, пути, дороги, странничества один из основных в Русской культуре. «Движение и есть то, что объединяет Русь в одно целое» (Трубецкой Е.Н. Два зверя. В кн.: Трубецкой Е.Н. Смысл жизни. М., 1994, с.326). Еще Н.В. Гоголь, восприявший Русь в образе бешеной тройки, задался вопросом о цели: «куда несешься?» и ответ был дан лишь почти столетие спустя М.А. Булгаков в образе движения Воланда и его сатанинской свиты, следствием такого движения явилось бездомность, бесприютность. Русский человек отличается особой формой дальнозоркости, он не видит вблизи себя и все силы тратит на поиски возможного дальнего идеала, по принципу «идти туда, не зная куда», поэтому и нет ответа на вопрос «куда несешься?». Не развивать неизвестно что неизвестно как неизвестно зачем — играть в русскую рулетку, а очищать и восстанавливать порушенное и забытое. Воскресить. И в этом перерождении через отрицание (апофатическое самоумоление твари) вновь ожить. Эволюция в конце концов всегда требует революции, ей обязательно нужен либо всемирный потоп, метеорит, иначе она закиснет, как пруд со стоячей болотной водой. Они братья-близнецы: Хлестаков, в котором, по выражению Д.С. Мережковского, преобладает начало движения, «прогресса», и Чичиков — «начало равновесия, устойчивости». [67] Мережковский Д.С. Гоголь и черт. // Мережковский Д.С. В тихом омуте. М., 1991, с. 227.