Гийом Аполлинер - Критика поэтов. Статьи Гийома Аполлинера об искусстве

Они часто благодарили, и их плечи подрагивали в этом жесте благодарности, как и их ресницы.

Завёрнутые в холодный туман старики ждали не думая, потому что думали только их дети. Воодушевлённые дальними странами, схватками животных, ставшими жёсткими волосами, эти старики могут просить милостыню без смирения.

Другие просящие милостыню потрёпаны жизнью. Это инвалиды, калеки на костылях и бездельники. Они изумлены тем, что достигли цели, которая оставалась в голубой дали, и которая перестала быть горизонтом. Старея, они превратились в безумцев, подобно королям, у которых было слишком много стад слонов, носящих на своих спинах маленькие крепости. Есть путешественники, которые путают цветы и звёзды.

Постаревшие, как быки, которые умирают к двадцати пяти годам, молодые принесли грудных детей, которых они кормят при свете луны.

В чистом свете дня, женщины молчат, их тела – ангельские, и их взгляд дрожит.

На случай опасности, они не выпускают своих улыбок наружу. Они ждут того, что их испугает, чтобы исповедовать свои невинные грехи.

В течение года, Пикассо продал эту мягкую картину, голубую, как влажная глубина пропасти, и жалостливую.

Сострадание сделало Пикассо жёстче. Площади были местом, где повешенный вытянулся на фоне домов, возвышающихся над наклонными фигурами прохожих. Эти казни ожидали искупителя. Верёвка, чудесным образом, отклонилась от отвесной линии; в мансардах стёкла светились вместе с цветами на подоконниках.

В комнатах, нищие художники-живописцы писали при свете лампы обнажённую натуру с покрытым волосами лоном. Множество женских туфель рядом с кроватью указывало на лёгкую спешку.

Спокойствие пришло после этого буйства.

Арлекины живут под пёстрыми лохмотьями, когда картина собирает, подогревает или обесцвечивает краски, чтобы сообщить силу и продолжительность чувств, когда линии, ограниченные трико, изгибаются, обрывают друг друга или смело устремляются в заданном художником направлении.

Отцовство придаёт необыкновенную красоту арлекину в квадратной комнате, между тем, как его жена моется холодной водой и любуется собой, такая же тонкая и хрупкая, как её муж клоун. Соседний очаг догорает, остужая крытую фуру бродячих артистов. Красивые песни перекликаются друг с другом и, в стороне, проходят солдаты, кляня этот день.

Любовь хороша, когда её приукрашивают, и привычка жить в своём доме удваивает отцовское чувство. Ребёнок подводит отца к женщине, она, так хочет Пикассо, блистательна и безупречна.

Матери, первородящие, больше не ожидали ребёнка, возможно, из-за неких злобных сплетников или дурных примет. Новый год! Они произведут на свет будущих акробатов среди знакомых обезьян, белых лошадей и собак, похожих на медведей.

Сёстры подростки, переступая в поисках равновесия на больших шарах акробатов, сообщают этим сферам лучезарное движение миров. У этих девушек-подростков, они не достигли ещё брачного возраста, есть тревожность невинности, животные учат их религиозному таинству. Арлекины вторят преклонению перед женщинами, они на них похожи, ни мужественные, ни женственные.

Краски приглушённые, как на фресках, линии твёрдые. Но, поставленные на грань выживания, животные стали как люди, и их пол определить невозможно.

Животные полукровки обладают сознанием египетских полубогов; щёки и лбы молчаливых арлекинов иссушены болезненной чувствительностью.

Нельзя перепутать этих бродячих актёров со скоморохами. Их зритель должен быть благоговейным, потому что они с большим искусством воспевают лишённые слов ритуалы. Это именно то, что отличает художника от греческого горшечника, рисунки которого иногда приближаются к работам художника. На расписанной глине бородатые жрецы и болтуны приносят в жертву кротких и обречённых животных. Здесь мужественность безбородая, но она проявляется в нервах худых рук, в неровностях лица, и в животных есть какая-то тайна.

У Пикассо есть вкус к линии, которая избегает изменения и проникновения и производит почти уникальные образцы сухих пунктирных рисунков, в которых общие изображения мира ничуть не искажаются световыми эффектами, изменяющими формы при перемене света.

Больше чем все поэты, скульпторы и другие художники, этот испанец ранит нас, как короткий порыв ледяного ветра. Его размышления обнажаются в тишине. Он идёт издалека, от богатства композиции и брутального декора испанцев 17-го века.

Те, кто его знал, вспоминают о его стремительных яростных работах, которые были уже не просто этюдами.

Его настойчивость в поисках прекрасного вывела его на его дороги. Мне представляется, что он, в моральном отношении, в высшей степени представитель латинской расы, а в том, что касается ритма, он, в большей степени, араб.

Речь ни в коей мере не идёт о новом автобусном маршруте, речь идёт о деле, которое разжигает страсти в мире художников, и на то есть причины.

Молодой человек из мира литераторов, к тому же, связанный с Ротшильдами, Ваграм, взял себе в голову мысль стать продавцом картин. Для этой цели он объединился с Бернгеймами, успешными коммерсантами, экспертами, торгуя, не различая их, самыми разнородными предметами живописи: Руабе, Сезанн; Жан Беро, Боннар; Мадлен Лемэр, Ван Гог; Бонна, Матисс, и т. д. Они там эклектики в высшем свете.

Говорят, чтобы испытать лояльность своих компаньонов, молодой человек из мира литераторов развлекался тем, что заставлял их продавать картины тайком.

Например, хорошо поторговавшись, Бернгеймы купили картину за 10 000 франков и заставили поверить своего молодого компаньона, что они приобрели шедевр за 50 000 франков, пустяковое дело, едва-едва цена картины.

Наш молодой господин счёл это злоупотреблением его некомпетентностью, он подал в суд на опытного торговца. Спрашивается, что собираются делать в этой тяжбе художественные эксперты, назначенные судьёй. Здесь, скорее, понадобятся эксперты из области литературы.

Мы видим, что это дело чисто коммерческое, и что ценность Сезанна, Ван Гога, Сёра, Гогена не исследуется в этом деле. Люди, которые, по глупости своей, кричали о крахе современного искусства, о живописи без рисунка! грубо ошиблись. Критики без художественного вкуса, невежественные любители, отсутствие у них культуры не даёт им заниматься тем, чего они совершенно не понимают. Они хотели бы низвести искусство до своего уровня, искусство, которое они не могут проглотить и которое удушает их!

Впрочем, мы охотно опубликуем объяснения, которые господа Бернгеймы любезно нам прислали.