Наталья Иртенина - «Меж зыбью и звездою» («Две беспредельности» Ф.И. Тютчева)

Так писал он за два года до кончины. На пороге смерти Тютчев остается верен своему космизму, мифотворческому взгляду на мир, на жизнь и на самого себя. Через день после первого удара зашедший к нему Аксаков говорит о нем: Тютчев «бегло сказав о себе „Это начало конца…“, сейчас же пустился говорить о политике, о Хиве, о Наполеоне III…» [123] ЛН. Т.97. Кн.2. С.422. Столь странное для умирающего поведение удивляло, поражало и оставляло в недоумении набожного Аксакова. В письме к дочери Тютчева Екатерине он заметно порицает Федора Ивановича за эту суетность: «Человеку дано грозное предостережение… тень смерти прошла над ним… Дается время приготовиться, покаяться, освятиться… Мне кажется, впрочем, что Федор Иванович… не ощутил и близости смерти, ее таинственного веяния около себя… едва ли ваш отец познал „день посещения своего“». [124] ЛН. Т.97. Кн. 2. С. 423. Но где же автору письма было знать, что «тень смерти» витала над Тютчевым уже не одно десятилетие, не покидая его ни на день, и что ее близость он ощущал на каждых новых похоронах: «И каждая новая смерть — как последнее предостережение, предшествующее окончательному уничтожению», [125] Тютчев Ф.И. Соч. Т.2. С.257. — писал он в 1871 г. Ее «таинственное веяние» побелило его голову еще 35 лет назад — в самом расцвете сил, в жаркий полдень жизни. И если каждая новая смерть была для Тютчева предостережением — чего не каждый может сказать о себе самом! — то не был ли он готов к ней всегда, не чувствовал ли себя давно уже приобщенным ее «таинственному веянию»? Человек редко по-настоящему «помнит о смерти» — лишь когда она сама даст знать о себе. Тютчеву напоминать о ней не требовалось, он жил ею: обратной стороной его жажды жизни была опоэтизированная им жажда смерти, хаоса, бесследного исчезновения.

Но и религия начинала понемногу отвоевывать себе место в душе «отравленного разумом». 6 января, через несколько дней после первого удара, Аксаков сообщал: «Вчера он приобщился… не знали, как приступить, но… дело обошлось гораздо проще. При первом же намеке, сделанном Эрнестиной Федоровной вчера утром, он охотно согласился». [126] Там же. С.423. А в феврале Эрнестина Федоровна писала Анне: «…болезнь будет иметь ту положительную сторону, что вернула его на религиозную стезю, оставленную им со времен молодости… Он с жадностью слушает те несколько евангельских глав, которые я ему ежедневно прочитываю, а сиделка… говорит, что у них по ночам бывают очень серьезные религиозные разговоры». [127] Там же. С. 424.

И все же дела земные продолжали волновать Федора Ивановича больше, чем вечность и бессмертие. Политика — вот что сейчас для него было вечным и неизменным, вот что он не хотел выпускать из своих слабеющих рук и тускнеющего сознания. После третьего удара, рассказывал Аксаков, «приехал из Петербурга (в Царское Село, где тогда находились Тютчевы. — Н.И.) вызванный по телеграфу его духовник… и когда он подошел к Тютчеву, чтобы… напутствовать его к смерти, то Тютчев предварил его вопросом: Какие подробности о взятии Хивы?» [128] Цит. по: Кожинов В.В. Указ. соч. С.477. Бессмертия для него по-прежнему не существовало. За несколько дней до смерти он воскликнул в полубреду: «Я исчезаю, исчезаю!» Это было то самое «окончательное уничтожение», то самое тютчевское язычество, до конца боровшееся в нем с христианским умиротворением.

Но тревога борьбы уже покинула его. «Он лежал безмолвен, недвижим, с глазами, открыто глядевшими, вперенными напряженно куда-то за края всего окружающего с выражением ужаса, и в то же время необычайной торжественности на челе». [129] Цит. по: Кожинов В.В. Указ. соч. С. 478. Так писал И.Аксаков в письме к Ю.Ф.Самарину

«Никогда чело его не было прекраснее, озареннее и торжественнее…» [130] Цит. по: Кожинов В.В. Указ. соч. С. 478. Слова Эрнестины Федоровны передает Аксаков в том же письме Самарину. — в словах его жены кроется непостижимая истина смерти. Зыбкая граница существования открывает человеку нечто большее, чем он сам. Быть может, это нечто и озаряет нездешним светом то, к чему уже нет возврата — земную жизнь человеческую? «Вся жизнь духа, казалось, сосредоточилась в одном этом мгновении, вспыхнула разом и озарила его последнею верховною мыслью». [131] Аксаков И.С. Указ. соч. С.316.

1999 г

Зайцев Б. Тютчев. Жизнь и судьба // Лепта, 1994, № 4. С.143.

Тютчев Ф.И. Русская звезда: Стихи. Статьи. Письма. М.,1993. С. 393. 3

Федор Иванович Тютчев (1803–1873) родился в состоятельной дворянской семье помещиков Орловской губернии. Старинный род Тютчевых известен по летописям с XIV в. Отец поэта — Иван Николаевич Тютчев — поручик в отставке, надворный советник, в последние годы жизни — смотритель «Экспедиции Кремлевского строения» в Москве, широко образованный человек. Мать — Екатерина Львовна, урожденная Толстая, по описанию биографа Тютчева Ивана Аксакова, «женщина замечательного ума, сухощавого, нервного сложения, с наклонностью к ипохондрии, с фантазией, развитою до болезненности». — Аксаков И.С. Биография Ф.И.Тютчева. М.,1886. С.9.

Жизнь Тютчева запечатлена в трех абсолютно различных по своему духу работах: Аксаков И.С. Биография Ф.И.Тютчева. М.,1886; Пигарев К.В. Жизнь и творчество Тютчева. М.,1962; Кожинов В.В. Тютчев. М.,1994. Подробную хронологическую канву жизни поэта можно найти в издании: Чулков Г.И. Летопись жизни и творчества Ф.И.Тютчева. М.-Л.,1933. Кроме того, к биографии Тютчева или отдельным ее аспектам в разное время обращались В.Я.Брюсов, Д.Д.Благой, Г.В.Чагин и др. В большинстве этих работ рассматривается по преимуществу внешняя сторона жизни Тютчева с большей или меньшей степенью погружения в его психологию и личный мир (и, само собой, поэтический мир). В задачу же данного очерка входило исследование истории души и судьбы в их экзистенциальном понимании — истории взаимоотношений и переплетений личности, жизни, мира и смерти, истории выбора и пути к смыслу. Именно поэтому при работе автором была задействована лишь малая часть литературы о Тютчеве — книги Кожинова и, в меньшей степени, Аксакова. Основной же упор делался на документальные материалы — письма самого Тютчева и близко знавших его людей, воспоминания, дневники современников. Такая избирательность несомненно оправданна в данном случае и максимально соответствует цели и внутренней сути предлагаемого очерка и концепции «персональной истории».

Необычайно одаренный мальчик начал посещать университетские лекции вместе со своим учителем, бывшим ненамного старше его, Семеном Егоровичем Раичем с 13 лет. В 18 лет он уже получил звание кандидата по словесному отделению.