Константин Трунин - Архив сочинений – 2017. Часть II

«Житие Константина» состоит из пяти чтений. Каждое раскрывает важный момент. Первое – переубеждение иконоборца Анния. Второе – опровержение сарацинской ереси о Троице. Третье – путешествие к хазарам. Четвёртое – торжество христианства над язычеством в Моравии. Пятое – диспут в защиту религии на славянских языках. Само Житие написано на старославянском языке, поэтому его следует считать литературным наследием славян вообще. Текст отражает особенности рождения с присущими описаниями жизни святого обстоятельствами. Не обходится без упоминания чуда.

С малых лет Константин тянулся к знаниям. Он быстро познавал, любил философию. Ещё будучи учеником, Константин учил других. Начальным испытанием стало переубеждение Анния. Суть первого чтения в Житии свелась к борьбе между молодостью и старостью, где возраст не имеет отношения к мудрости, выдвигаемой в качестве основного аргумента в пользу обретённого опыта. Константин умел главное, чем обладали мастера религиозных диспутов, он знал священные писания, умея применить требуемое ему толкование. Так как каждый на свой лад интерпретирует источники, требуется придать убедительности словам. Можно не соглашаться с точкой зрения Константина касательно почитания икон, но нельзя отказать в логичности его суждений.

Основной спор, сопровождавший Константина, – расхождение во взглядах на религию между христианами и мусульманами. Константин ссылался на слова Даниила, утверждавшего, что не будет пророков после Христа. Тем он поставил для себя точку в понимании мусульманских воззрений. Остальное – опровержение чуждых ему взглядов. Для Константина христианство было сравнимо с морем, поскольку оно сложно для понимания и не поддаётся однозначному трактованию: кто считает свою религию раз и навсегда установленной, старательно придерживается закреплённых ранее ритуалов, для того море ограничено бурдюком.

Не раз Константин отказывался от мирской суеты и уходил к брату Мефодию жить в тишине и покое. Но его способности оказывались востребованными, его призывали совершить нужное для религии деяние. Важнейшим стало путешествие к хазарам. Проходя через Корсунь, Константин выучил язык иудеев и имел дело с русскоговорящими людьми, познакомился с написанными на русском языке Евангелием и Псалтырем. Так гласит третье чтение Жития – верить ему или нет? В стане хазаров Константин диспутировал с иудеями, осудив с начала беседы обрезание. Стоит отметить манеру спора Константина – он прибегал к софистике, против которой нельзя возразить, если она умело преподнесена. В случае кагана хазаров убедительности слов посланника от христиан не заметно, зная, в пользу какой религии был сделан выбор.

В течение сорока месяцев Константин проповедовал в Моравии по просьбе князя Ростислава: была создана грамматика славянского языка, переводились священные писания. Видимо отсюда следует начинать искать влияние Кирилла и Мефодия и на русскую письменность тоже. Это не согласуется с третьим чтением – у русских имелась собственная письменность.

Христианский мир до Константина одобрял только три языка: латинский, греческий и иудейский. Прочие языки были непонятными, значит не должны использоваться для отправления религиозных нужд. В Венеции Константин переубедил созванное для решения этой проблемы собрание. Им упомянуты выдержки из священных писаний, согласно которым он истолковал их текст в пользу Божественного на то желания внимать любой речи, произнесённой во славу Его.

Умеющий говорить – должен говорить. Убеждение – основное занятие для говорящего. Но нужно помнить – источник мог подразумевать не то, что из него усвоили.

26.06.2017 ( http://trounin.ru/vitaconstantini )

Два момента в литературе являются спорными: чтение авторской переписки и откровенный разговор о чьей-то жизни. Если знакомиться с чужими письмами – признак дурного тона, то внимать исповедям – считается допустимым. Но все ли исповеди являются достойными внимания? Допустим, собралась группа людей и занялась разговорами – говорят обо всём, что им на ум приходит. Ежели ход всей беседы записать и придать после ей вид художественного произведения, то его нельзя назвать полноценным. Однако, ряд авторов использует подобного рода приём, сообщая читателю нечто важное, но при этом не должное выйти за пределы круга рассказчиков.

В случае «Времени женщин» Елены Чижовой получилось следующее: имеются беседующие героини, каждая из них рассказывает определённую историю, периодически сбиваясь на поток сознания. Судьбы героинь переплетаются, благодаря чему Чижова постоянно возвращается в прошлое, будто решила пояснить ранее упущенные моменты. Кроме того, героини сами создают себе проблемы, а так как это один из авторских приёмов, заставляющий читателя негодовать от, мягко говоря, приступов тупости у действующих лиц, то возведение неадекватности ставится в угол всего описываемого. Не стоит удивляться происходящему на страницах – иного быть не могло.

Основная сюжетная линия касается женщины, чья жизнь показывается с постыдной беременности её матери. Прочие истории отражают эпизоды советского прошлого. Чижова рассказывает о настолько разном, о чём только и могут говорить люди, когда все темы исчерпаны, а расходиться рано. Лучше прочего рассказывать об обидах: кому-то не нравится местная детская поликлиника, тогда это учреждение удостоится порции критики. Женский разговор неисчерпаем, поэтому у книги Чижовой не может быть конца. Обсуждению подвергается всё, вплоть до евреев.

Вдоволь наговорившись на отвлечённые темы, Чижова вспоминала основную сюжетную линию: как жила девочка первые годы, что происходило с её матерью, чем они занимались дальше. Важен ли данный текст? Может кому-то он покажется интересным, или «Время женщин» станет напоминанием о днях ушедших. Ничего другого читателю произведение Чижовой не даст. Аналогичный сюжет доступен всем, стоит присоединиться к беседующим людям, как узнаешь о судьбе людей, о чьей жизни и не думал узнавать, но в таком случае станешь участником живого действия и получишь возможность узнать более сообщённого.

Драматизация желательна в любом художественном произведении. Без проявления сочувствия, не ощутишь причастность к описываемому. И пусть автор делает из действующих лиц идиотов, трепетная душа удовлетворится хотя бы намёком на необходимость обронить слезу. Пусть та слеза – отражение собственной глупости. Некоторым людям требуется переживать, словно они не понимают искусственности представленных на страницах жизней.

Постойте! Вдруг окажется, что Чижова использовала фрагменты воспоминаний настоящих людей? Тогда вдвойне стоит укорить Елену. Вместо отражения человеческого бытия в радужных оттенках или в смене белых и чёрных полос, читатель внимает бесконечной депрессии, где всё плохо и лучше никогда не будет. Всем понятно, люди рождаются для страданий, и данные страдания они должны принимать с воодушевлением, так как это посылаемые судьбой испытания, преодолев которые станешь тем, кем положено быть. Да вот только, отчего-то, людям подавай счастье, и ничего кроме счастья. Словно не знает человек – не быть ему никогда счастливым, покуда он очерняет действительность. Тому Чижова способствует: её героини прожили жизнь, не поняв, зачем жили.