Иннокентий Анненский - Бальмонт-лирик

Но в лирическом я Бальмонта есть не только субъективный момент, как оказывается спорный и прорекаемый, его поэзия дала нам и нечто объективно и безусловно ценное, что мы вправе учесть теперь же, не дожидаясь суда исторической Улиты.

Это ценное уже заключено в звуки и ритмы Бальмонта — отныне наше общее достояние.

Я уже говорил, что изысканность Бальмонта далека от вычурности. Редкий поэт так свободно и легко решает самые сложные ритмические задачи и, избегая банальности, в такой мере чужд и искусственности, как именно Бальмонт. Его язык — это наш общий поэтический язык, только получивший новую гибкость и музыкальность, — и я думаю, что этого мне лично не надо подтверждать особыми примерами ввиду того, что я довольно уже цитировал бальмонтовских пьес. Одинаково чуждый и провинциализмов и немецкой бесстильности Фета, стих Бальмонта не чужд иногда легкой славянской позолоты, но вообще поэт не любит шутить и не балаганит лубочными красками. Такие неологизмы, как мятежиться, предлунный или внемирный не задевают уха, моего по крайней мере. Лексическое творчество Бальмонта проявилось в сфере элементов, наименее развитых в русском языке, а именно ее абстрактностей .

Для этого поэт вывел из оцепенелости сингулярных форм целый ряд отвлеченных слов.

светы (II. 204), блески (II, 29; II. 280), мраки (II. 305), сумраки (II, 49), гулы (II, 50), дымы (II, 357), сверканья (II, 113), хохоты (II, 68), давки (II, 70), щекотания (II, 318), прижатья (II, 317), упоенья (Тл. 79), рассекновенья (Т л. 112), отпадения (II, 280), понимания (Тл. 205) и даже бездонности (II, 184), мимолетности (Тл. 48), кошмарности (Тл. 103), минутности (Тл. 128). [77] светы… минутности… — светы («Снежинки»); блески («Ангелы опальные»); мраки («Тайна горбуна»); сумраки («Сумрачные области»); гулы («Под ярмом»); дымы («Дымы»); сверканья («Нам нравятся поэты…»); хохоты («В душах есть все»); давки («Избранный»); щекотания («К смерти»); прижатья (там же); рас секноаенья («Различные»); отпадения («Отпадения»); понимания («Полночь»); без донности («Влияние луны»); мимолетности («Я не знаю мудрости…»); кошмарности («Злая ночь»); минутности («Воздушность»).

От соприкосновенья красочных и отвлеченных слов кажется иногда, будто засветились и стали воздушнее и самые abstracta:

Вот «Намек» [78] «Намек»— («Будем как солнце».) «В подводной прохладе, утонченный ждущий намек». —

Или:

Здесь символичность тяжелого слова ласкательность усиливается благодаря соседству слова глаз .

Бывают у Бальмонта и целые терцины из отвлеченных слов, для меня, по крайней мере, не громоздкие.

Не знаю, не в первый ли раз у Бальмонта встречаются следующие от влеченные слова: безызмерность (II, 396), печальность (ibid.), (росистая) пъяность (II, 282), запредельность (Тл. 20), напевность (II, 239), многозыблемость (Тл. 169), кошмарность (Тл. 103), безглагольность. [85] … безызмерность… безглагольность… — безызмерность («Влияние луны»); за предельность («Жар-птица»); напевность («Если грустно тебе…»); многозыблемость («Зимой ли кончается год…»); кошмарность («Злая ночь»); безглагольность («Безглагольность»). (Тл. 131).

Но Бальмонт лирически их оправдал. Постигший таинство русской речи, Бальмонт не любит окаменелости сложений, как не любит ее и наш язык. Но зато он до бесконечности множит зыбкие сочетания слов, на стоящее отражение воспеваемых поэтом минутных и красивых влюбленностей.

Или с красивым хиазмом:

Параллельные:

Оксюморные:

Перепевные:

Лирические красочные:

Лирические отвлеченные: