Карл Проффер - Ключи к Лолите

Конечно, младенец в балладе — мальчик; Гумберт подозрительно благодушно относится к гомосексуалистам и потому переводит погоню Короля Эльфов (Куильти) в гетеросексуальный план. В балладе леденящее дыхание лесного царя уносит жизнь малютки (как холодный ветер унес Аннабель Ли). Пугающая ассоциация для Гумберта.

Хотя Чарльз Кинбот восхищается этой балладой ("Бледное пламя", комментарий к строке 662) и даже переводит несколько строк на земблянский и хотя Набоков называл немецкий язык «умопомрачительным» (Eugene Onegin. Commentary. Vol. II, p. 235), я все же считаю, что Гумберт отдавал предпочтение версии Скотта, поскольку ее возвышенно-звенящий тон подходит к Лолите гораздо больше, нежели заунывный немецкий звон (и потом, я просто не могу представить Лолиту Кnаbе ). Сравнительно малое количество отсылок к немецкой литературе доказывает, что Гумберту близки прежде всего французская и английская культура.

В начале части II (глава 1) Гумберт прямо ссылается на Флобера:

Мы узнали — nous connûmes, если воспользоваться флоберовской интонацией — коттеджи под громадными шатобриановскими деревьями [встречающимися в «Атале» и «Рене». — К. П.], каменные, кирпичные, саманные, штукатурные, расположенные на том, что путеводитель, издаваемый американской автомобильной ассоциацией, называл «тенистыми», "просторными", «планированными» участками.

Следующие два абзаца начинаются словами "Nous connûmes" ("Мы изведали"). Они тоже представляют своеобразный каталог того, что встречалось Лолите и Гумберту во время скитаний. Здесь ощущается перекличка с предпоследней главой "Воспитания чувств". Описывается странствие Фредерика:

Он отправился в путешествие.

Он изведал тоску на палубе парохода, утренний холод после ночлега в палатке, забывался, глядя на пейзажи и руины, узнал горечь мимолетной дружбы.

Он вернулся.

Должно быть, я попаду пальцем в небо, но все же скажу. Ло рассказывает Гумберту, что Куильти был совершенный монстр в половом отношении, устраивавший разнузданные пакостные оргии, и что Гумберт представить себе не может, "какими вещами все они занимались в Дук-Дуковом ранчо". Чуть раньше она выдает Гумберту название пижонистого ранчо: "очень глупое название: Дук-Дук — ничего не значащее слово". Допускаю, что читатель усмотрит здесь какой-нибудь намек или аллюзию, но так уж случилось, что в Новой Померании обитает примитивное племя дук-дук, известное, в частности, своими тайными общинными объединениями, различными причудливыми церемониями и обрядами инициации (которые, однако, в своей основе не связаны с сексом).

Датируется примерно 1270–1275 годами. И есть еще анонимный фрагмент Berthe de li gran pie , написанный лет на семьдесят раньше. См.: Arthur Sideleau, Chansons de Geste (Montreal: Therien Freres Limitee, 1945), p. 14–33.

Сходная аллюзия обнаруживается в романе «Пнин». Пес супругов носит кличку Собакевич, то есть фамилию одного из ключевых персонажей гоголевских "Мертвых душ". При этом ни один из супругов не знает русского языка.

Кстати говоря, при чтении Набокова на ум порой невольно приходят гротескные образы Гоголя, хотя Набоков отрицает его влияние. Тем не менее в произведениях Набокова немало гоголевских аллюзий, иногда очевидных (как в «Даре» или "Пнине"), иногда скрытых (как в «Соглядатае», когда сон рассказчика заканчивается — "да, да, это иногда бывает с девушками, — очень редкое явление, — но это бывает, это бывает…" — фразой из гоголевского "Носа"). Но есть и несколько прямых заимствований — из «Коляски», например, и "Мертвых душ":

Слуги, навербованные среди самых ловких франтов города, — лучшие представители его малиновой молодежи, — резво разносили кушанья (иногда даже перепархивая с блюдом через стол)…

Его мать высморкалась с необыкновенным медным звуком…

Мисс Пратт… провела тылом указательного пальца под ноздрями влево и вправо с такой силой, что ее нос пустился в воинственную пляску.

Поразительно, сколь многие писатели посетили Носовой Мыс.

Гюстав Флобер — Госпожа Бовари. [Собр. соч. в 4 т. М., «Правда», 1971. Перевод Н. Любимова. ] С. 304–305.

После этого Бодлер, потворствуя своей склонности к мрачным безобразиям, превращает стихотворение в пронзительный предсмертный вопль, захлебывающийся гноем и кровью.

Сама поэма, принадлежащая к числу глупейших произведений, когда-либо попадавших в печать, переполнена скрюченными пальцами, жалящими змеями, саднящими поцелуями, укусами в грудь и трупами. Несколько удачных аллитераций тонут в крови.

О сопоставлении "Лолита — роза" см. ниже, с. 211.

Позже Куильти высказывает предположение, что Долорес могла звонить куда-нибудь в "Paradise, Wash., Hell Canyon" ("Рай, Вашингтон, Адский Каньон"). [Правда, в русской версии этого нет. Чуть выше он говорит: "Антон звонит в Бостон, Мария в Рио". Зато значительно раньше Гумберт с Лолитой осматривают "Адский Каньон — двадцатый по счету. Наше пятидесятое преддверие какого-то парадиза…"]

Он кратко высказывается об этой поэме ("ужасная") в "Заметках о просодии", примыкающих к Комментарию к "Евгению Онегину" (Vol. III, p. 523).

Если не считать проходного персонажа в пьеске под названием «Huasi-pungo» — некоего Хорхе Икаса.

H.-R. Lenormand, Theatre Complet (Paris, 1942), X, 181.

Другие вещи Гумберта Гумберта тоже свидетельствуют о наличии в его характере "чичиковской пошлости": фиолетовый халат и шелковые пижамы, которыми он так гордится, благовония, которыми он умащивает свою тускнеющую плоть, крайняя привередливость, изощренность, — за всем этим мелькают тени "Мертвых душ".

Овидий — [Цит. по: Любовные элегии. Метаморфозы. Скорбные элегии. М., "Худ. лит.", 1983. Перевод С. Шервинского. ] С. 44.

Во втором верленовском «Nevermore» тоже есть строки, возможно, скрытые в подсознании Гумберта и вполне уместные с этой точки зрения:

Отсылки к "Аннабель Ли" впервые были отмечены (но не упорядочены и не интерпретированы в достаточной степени) Лайонелом Триллингом. См.: "The Last Lover — Nabokov's Lolita", Encounter XI, 4 (1959), p. 9–19.

И, как мог бы добавить Набоков-художник, бессмысленно и смехотворно.

Курсив во всех цитатах, кроме особо оговоренных случаев, принадлежит мне. [К. П.]