Роман Арбитман - Поединок крысы с мечтой

Андрей Измайлов явился в самое логово бандитского триллера, пренебрегши этими заповедями. Слова из первого списка он употребляет неуверенно, в небольших дозах и часто невпопад. Зато лексику второй группы утилизует с энтузиазмом приват-доцента, счастливо пережившего борьбу с космополитизмом.

Автор боевика «Время ненавидеть» погорел и выпал в осадок после первого же внутреннего монолога, скроенного из несобственно-прямой речи. Будь это лишь случайный дефект композиции, читателя еще можно было бы взять на понт, замотивировав такую туфту спецификой преамбулы. Однако, скомпоновав всю повесть из подобных внутренних монологов, Андрей Измайлов фраернулся капитально. И поделом. Ибо если у мента дежавю, это явно не мент, а толстенький, седенький университетский профессор, прикинутый в серый ментовский клифт. И если свирепый качок – сомнамбулический субъект сублимации (или вроде того), он вовсе не качок из тюряги, а переодетый младший научный сотрудник с филологическим образованием, нарушавший закон только три раза в жизни: первый раз – когда неправильно перешел улицу, второй – когда утащил с колхозного поля ведро картошки, и третий – когда выкрутил в учрежденческом коридоре лампочку для личных нужд.

Молодого петербуржского писателя сгубили переизбыток интеллигентского снобизма, нежелание даже на сто страниц похерить свой богато организованный внутренний мир, чуть более ловко внедрить авторское «я» в традиционную структуру криминальной повести. Вопреки системе Станиславского, Измайлов желает быть на всех свадьбах женихом, а потому во всех ролях играет самого себя (с небольшими половозрастными модификациями). Притвориться на потребу публике-дуре автору, должно быть, кажется ниже достоинства: чего ради он должен забывать, что в совершенстве владеет цитатами из Диккенса и Мартина Лютера Кинга, Лермонтова и Хармса (или там псевдо-Хармса: «Лев Толстой очень любил детей...» и тому подобное, – неважно)? Пусть лучше читатель притворяется, будто не разглядел под милицейской фуражкой лоб выпускника классической гимназии, а под рэкетирской кожанкой – горячее сердце прилежного знатока политических дискуссий в периодической печати. Но безжалостный читатель не желает притворяться. Скорее, он заметит в повести явные следы того, что плевок в жанровый канон по закону всемирного тяготения возвращается обратно. В прежние времена создателей милицейских романов заставляли стимулировать умственные способности положительных (и, для равновесия, отрицательных) героев – чтобы в финале инспектор милиции, заковывая в наручники очередного гада, мог небрежно перекинуться с ним фразами о постимпрессионизме или Бриттене (или о Сэлинджере, как Сержант Милиции из одноименного романа И. Лазутина). Андрей Измайлов переместил своих героев в область подобного фарса добровольно, без давления извне.

Любого другого автора еще каким-то образом смогла бы спасти фабула, придуманная неглупо. Даже очень умно – на стыке «Просто Марии» и «Американского ниндзя». Девушка-каратистка мстит гангстерам за любимую сестру; обе девушки, естественно, сироты и не догадываются, кто их приемный отец (про отца родного и речи нет). Сам по себе полученный гибрид Вероники Кастро и Синтии Ротрок выглядит забавным, но еще не карикатурным: в карикатуру эту несчастную кентаврессу превращает тяжелая черепная коробка автора-интеллектуала. По этой причине практически все сцены драк в повести выглядят неестественно. Грамотные, компетентные мозги эрудита и резонера так явно перевешивают хилые кентаврьи конечности, что уже не до приемов карате. Даже просто ходить и ненавидеть – и то западло.

1994

Борис Бабкин. Завещание на жизнь и на смерть. Воронеж: Центрально-Черноземное издательство.

Новый Бабкин явился! Не успела померкнуть провинциальная звезда саратовца Эдуарда Бабкина, заполнявшего пространство от Волги до Урала железнодорожными детективными повестями о приключениях капитана (а потом майора и подполковника) Волошина, как в Центральном Черноземье самозародился преемник-однофамилец вместе с приключенческим романом на четыре с половиной сотни страниц. На первый взгляд могло показаться, будто указанная преемственность начинается и заканчивается только лишь на уровне фамильного сходства. Эдуард Бабкин, чьи детективы появились уже в середине 80-х, тем не менее открыто демонстрировал приверженность Большому Стилю: в центре любого его повествования неизбежно находился благородный офицер милиции, все обыски проводились с санкции прокурора и с приглашением понятых, а эротических сцен не было вовсе (герой был до отвращения счастлив в законном браке со своей супругой Надеждой и исполнял супружеские обязанности строго за кадром). Кроме того, сами преступления, которые по ходу поезда раскрывал железнодорожный сыщик Волошин, вполне вписывались в рамки официального канона прежних времен: банальные кражи государственной собственности и личного имущества граждан, заурядные корыстные убийства без отягчающих обстоятельств и – как венец криминальной фантазии Бабкина-1 в духе новейших времен – фальсификация винно-водочных изделий путем разлития в бутылки с казенными наклейками сильно разбавленного спирта-ректификата (последнее описывалось в повести «Ошибка капитана Волошина»).

Бабкин-2, кажется, начисто порвал со вчерашним каноном. Все милиционеры в романе – во главе с полковником Роговым – исправно подкуплены мафией. Преступный промысел персонажей включает в свой ассортимент «торговые операции, рэкет, валютную проституцию, убийства по найму» и т. п. Главный положительный герой Вихрев по кличке Волк только что вернулся из мест заключения. Главная положительная героиня – дочь крупного воровского авторитета Седого, завещавшего ей полцентнера золота и алмазов. Насильственные смерти имеют место почти на каждой странице – благо мафиозных боевиков, готовых сложить свои маленькие бритые головы ради сюжета, несчетное количество (так что читатель в конце концов элементарно запутывается в этих Хунхузах, Квадратах, Бенах, Жоржах, Рэмбо, Киргизах, Мясниках, Дормидонтах, Тихих, Дедах, Хлыстах, Боксерах, Крюках, Филинах и прочих покойниках; правда, тот же читатель иногда просто не успевает толком познакомиться с персонажем, как тот через страницу напарывается на нож или на пулю). Наконец, автор отнюдь не пренебрегает эпизодами с участием «упругих, горячих, жадных до ласк тел», чьи губы «сливались в жарком долгожданном поцелуе», «то ускоряя, то замедляя темп близости». Сюжет романа при этом выходит далеко за пределы классической милицейской схемы минувших лет: орлов-сыщиков нет вовсе, зато несколько группировок охотятся за золотым-алмазным наследством Седого, и авторские симпатии безоговорочно отдаются законной дочери старого душегубца.