Анатолий Бритиков - Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга вторая. Некоторые проблемы истории и теории жанра

То, например, что Жюль Верн отправил героев своей дилогии «С Земли на Луну» (1865) и «Вокруг Луны» (1867) в космический полет в пушечном ядре (тогда как в одновременно вышедшем романе «Путешествие на Венеру» Ахилл Эро применил ракету) не объяснить, как это пытались, одной только исторической ограниченностью технических представлений. По словам историка реактивной техники В.Лея, Ж.Верн сознавал, что преодоление земного тяготения есть вопрос скорости, давал проверять свои расчеты астрономам, и его космическая дилогия впервые познакомила широкие круги читателей с этим обстоятельством. И, если Ж.Верном использован был все-таки «пушечный вариант», заведомо нарушивший условия скорости, «то это, было, — подчеркивает В.Лей, — чисто литературный приемом» [536] В.Лей В. - Ракеты и полеты в космос, с.32. .

Девятнадцатый век еще не догадывался о скрытой мощи ракет, но зато преисполнен был веры в хорошо известную ему технику. Она поражала воображение своими расширяющими масштабами. Казалось, именно пушка, а не что-либо другое, способна пробить броню земного тяготения, была бы она побольше, да помощней. Вот этого-то обстоятельства и не мог не принять в расчет Жюль Верн как художник. Революционная фантазия должна была облечься (ради правдоподобия жизненных ассоциаций) в оболочку консервативных представлений. Благодаря Жюлю Верну космический полет долгое время ошибочно связывали со стрельбой. Вообще фантастическое представление, чем больше оно детализировано, тем больше входит в противоречие с истинно перспективными потенциями научно-технической мысли.

Может быть, в этой связи Жюль Верн избрал для своей научной фантастики форму не бытового романа, опирающегося на жизненные подробности, а романа путешествий и приключений: доминирующая в нем сюжетность словно ожидала только новых научных мотивировок, созвучных духу времени. Научная фантастика надолго оказалась связанной этими канонами, пока развитие ее собственного метода и расширение ее угла зрения на действительность не вызовет к жизни научно-фантастические романы самых различных разновидностей: психологический, философский и другие, которые выразят переход от приключения-действия к «приключениям мысли».

В романах Жюля Верна научно-фантастические мотивировки хорошо оттеняли любимую мысль писателя о всемогуществе творческого разума. Его идеалом был «человек в самом высоком значении этого слова» — такую характеристику Жюль Верн дает наиболее значительным персонажам, гуманистам во всеоружии знания и культуры. С человеком такого типа связана его вера в автоматическую благодетельность научно-технического прогресса, который, казалось, обещал разрешить все мыслимые социальные нужды. Перед Жюлем Верном еще не стояла задача проследить противоречивые следствия этого прогресса, — это сделает в своем фантастическом творчестве Герберт Уэллс. Пионер научной фантастики был убежден: «Все, что человек способен представить в своем воображении, другие сумеют претворить в жизнь» [537] Цит. по комментарию Е.Брандиса в кн.: Ж.Верн - Собр. соч. в 12-ти тт., т.4. // М.: 1956. с.464. . Этот его оптимизм, соединивший веру в человека с верой в науку, до сих пор сохранил, как мы увидим, значение существеннейшего критерия реализма фантастических предвосхищений.

Оптимизм Жюля Верна опирался на «ньютоновскую» картину мира. Она поражала воображение своей стройной законченностью. В ней был источник той внутренней гармонии, которая и поныне сообщает жюль-верновской фантастике удивительную эстетическую привлекательность. Однако научный источник литературной гармонии сам оказался противоречив. Жюль-верновский пафос предвидения был ограничен идеей финализма познания. Как позднее скажет с усмешкой Герберт Уэллс: «В последние годы девятнадцатого столетия считалось, что человек, покорив пар и электричество» добился «завершающего триумфа своего разума» [538] Г.Уэллс - Собр. соч. в 25-ти тт., т.4. // Л.: 1964. с.449. . «Все великие открытия уже сделаны. Нам остается лишь разрабатывать кое-какие детали» [539] Там же. .

Трудно было бы указать более глубокий водораздел между его и жюль-верновской фантастикой. Предвидения Жюля Верна исчерпывали частности «почти познанного мира», — Уэллс дал почувствовать его неисчерпаемость. Верн открыл для художественной литературы эстетическую ценность научно-индустриальной культуры века пара и электричества; его серия «Необыкновенных путешествий» запечатлела эстетику механического мышления, освященного гением великих естествоиспытателей. Он утверждал здравый смысл, основанный на ньютоновской физике, на уже познанной географии Земли, уже описанных видах животных и растений и т.д.

Уэллс принялся разрушать иллюзию об исчерпанности знания, он улавливал новые, еще только назревавшие научные принципы. «Пора острого примитивного материализма давно миновала» писал его современник В Брюсов в одном из своих научно-фантастических рассказов, «границы естественного раздвинулись теперь гораздо шире, чем столетие назад» [540] В.Брюсов - Не воскрешайте меня!: НФ рассказ-памфлет. // Техника -молодежи, 1963, №12. с. 16. . Научная фантастика, которая во времена Ж.Верна, как бы достраивала своими предвидениями верхние этажи знания, в двадцатом веке прониклась пониманием фундаментальных проблем науки. Она утратила при этом традиционные и приобрела новые свойства. Она исчерпала свою прежнюю роль популяризатора возможностей научно-технического прогресса. Но зато взяла на себя новую задачу — популяризацию не только возможностей научно-технической революции, но и того сложнейшего взаимодействия ее с социальным развитием, которого век Ж.Верна еще не знал.

Если творчество отца научно-фантастического романа приобщало обыденное массовое сознание к теоретическому мышлению, то в произведениях Уэллса фантастика заговорила уже об относительности самого теоретического знания, которое с каждым своим новым шагом преобразует установившиеся представления о мире. «Эйнштейнова» картина мира явилась «здравому смыслу» настолько парадоксальной, что уже не внешнее правдоподобие, а в иных случаях, как раз неправдоподобие выступало признаком вероятности того или иного явления. Сравнивая свою фантастику с уэллсовой, Жюль Верн говорил: «Если я стараюсь отталкиваться от правдоподобного и в принципе возможного, то Уэллс придумывает для осуществления подвигов своих героев самые невозможные способы» [541] Интервью Ч.Дауберну; на русском языке напечатано в газете «Новое время», 1904, №10-17 (Приложение). .

Уэллс не возражал, что использует «фантастический элемент» не для того, чтобы оттенить и усилить, чтобы выразить те или иные прогнозы, а только для того, чтобы оттенить и усилить [542] Г.Уэллс - Собр. соч. в 15-ти тт., т. 14. с.346. обычные чувства. Со свойственной ему категоричностью утверждал: «Нет решительно никакого литературного сходства между предсказанием будущего у великого француза и этими (то есть его, Уэллса, — А.Б.) фантазиями» [543] Там же. с.349. . Но тут же соглашался, что, например, «Машина времени» явилась одной из первых попыток внести в умы поистине революционное «представление об относительности, вошедшее в научный обиход значительно позднее». [544] Там же. с.346.