Анатолий Бритиков - Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга вторая. Некоторые проблемы истории и теории жанра

На определенном уровне цивилизации эта односторонность художественного объекта была не только оправдана, но и необходима. Когда же окружающая физическая среда — измененная естественная и искусственно создаваемая «вторая природа» — стала оказывать на личность и общество вое большее воздействие, стала сказываться и недостаточность такого подхода. Ведь жизнеописательная литература и сейчас еще мало учитывает природное и технологическое окружение человека как социально-психологический фактор. Научная фантастика заполнила существенный пробел, выступила своего рода «принципом дополнительности» в системе реализма. Но не только по своему художественному объекту, а и своим методом, ибо метод, по афористическому определению А.И.Герцена, есть самоё развитие содержания. Свой новый художественный объект научная фантастика реализует методом, который дополняет жизнеописательный реализм.

Ее новаторство было в том, что она, заново поставив в искусстве проблему социальной среды, соединила ее с идеей великой преобразующей миссии научного знания. Зародыш этого нового подхода заложен был еще в социалистических утопиях. «Опережающее» отражение, прогнозирующий реализм возникли в связи с особой кинетичностью технологической сферы социальной среды. Быстротечность протекающих в ней процессов менее всего поддавалась фиксации в их данности, — сразу же возникала необходимость предвидеть, как будут выглядеть завтра, либо в иных, отличных от нынешних, обстоятельствах, сегодняшние тенденции. Новый жанр, сперва замышлявшийся Жюлем Верном, по его словам, как «роман о науке», почти сразу же выступил и как роман-прогноз о будущем индустриальном применении знания. Уэллс перенес художественное прогнозирование на возможные социальные последствия научно-технического развития. Современная фантастика совершенствует применение прогноза в той и другой областях в поисках синтеза научного и художественного типов предвидения.

Свой пафос предвосхищения будущего научная фантастика первоначально восприняла от утопической литературы. Социалисты-утописты подняли знамя социальной справедливости, об изменении миропорядка, который зиждился на неизменном принципе частной собственности, эксплуатации человека, индивидуализме и национальной ограниченности. Утописты впервые применили способность человеческого разума предвидеть будущее к наиболее общим и неотложным проблемам социального переустройства мира. Несмотря на то что их прозрения, подобно гениальным натурфилософским догадкам древних материалистов, были интуитивно умозрительны, сама направленность их мышления в будущее оказалась чрезвычайно существенной.

Темпы развития цивилизации и возраставшая с каждым новым шагом капиталистического производства острота социальных противоречий выдвинули потребность в планировании будущего. Марксизм утверждал, что поставил предвидение социальных процессов на научную почву. Предложенная им идеология прогнозирования хода истории оказала огромное воздействие на научно-фантастическую литературу, выдвинув вместе с тем на первое место ее социальные жанры. Если, например, способность Уэллса смотреть в социальное будущее (социальные мотивы Жюля Верна еще целиком были погружены в настоящее) роднила его с утопистами, то политическим радикализмом и научным уровнем своей социальной фантастики он обязан был усвоенной из марксизма идее неизбежного конца капиталистической системы.

В романе «Освобожденный мир» он писал: «Человечество истощило свои ресурсы, как… умалишенный. Люди израсходовали три четверти всего запаса каменного угля, имеющегося на планете, они выкачали почти всю нефть, они истребили свои леса, и им уже стало не хватать меди и олова… Вся общественная система стремительно приближалась к банкротству». [553] Г.Уэллс - Собр.соч. в 15-ти тт., т.4. с.478-479. Уэллс пророчески предсказал в этом произведении первую мировую войну: она разразилась, едва роман успел выйти в свет. Современная техника придала войне, как он и предвидел, истребительный массовый характер. Разве что недоставало атомных бомб, которые в романе Уэллса пускают в ход оголтелые милитаристы.

Именно Уэллсу, чья прозорливость в предвидении отрицательных последствий научно-технического прогресса удивительна, принадлежит заслуга создания романа-предостережения. В двадцатом веке он получил очень широкое распространение в связи с обострением противоречий человеческой цивилизации и вообще резким расширением масштабов трудно предвидимых нежелательных последствий научно-технического развития. Принципиально новые эксперименты, в которых так нуждается сегодня наша технологическая цивилизация, стали просто опасны. Американские физики, готовившие первый атомный взрыв в Аламогордо, одно время опасались распространения цепной реакции на окружающее вещество. Небезынтересно, что, вероятно, впервые мысль о такой возможности высказана была советским фантастом В.Орловским в романе «Бунт атомов» (1928), (Первоначальный вариант — в виде рассказа — был перепечатан специализированным американским журналом научной фантастики и переиздавался в США впоследствии).

Появление жанра романа-предостережения обратило внимание на ряд общих преимуществ современной научно-фантастической литературы, и, в частности, на ее способность анализировать возможные глобальные последствия только еще зарождающихся тенденций цивилизации, приучая читателя мыслить во всепланетных и космических масштабах. Иногда роман-предостережение отождествляют с антиутопией. Но, если роман-предостережение, затрагивая наиболее животрепещущие глобальные проблемы современности (о войне и мире в век неизмеримой мощи оружия массового поражения, о судьбах социально-освободительного движения в новых исторических условиях, о судьбе человеческой цивилизации в целом и т.п.) — и в этом его несомненное преимущество не только среди фантастических жанров, — если роман-предостережение проецирует в будущее обоснованную тревогу, если его гуманизм опирается на действительно рациональные представления о нежелательных тенденциях, то антиутопия снимает рациональный критерий и тем самым извращает гуманистическую цель предостережения. Антиутопию, представленную в мировой фантастике имена. О.Хаксли, Е.Замятина, Д.Оруэлла и др., не интересуют социальные силы, способные обуздать нежелательные тенденции. Ее «пафос» — подминающая человечество стихия природы или общества, гибельность «машинной» цивилизации независимо от ее социальной среды. Водораздел между романом-предостережением и антиутопией кладет мера научности и нравственная цель предвидения. Представляется поэтому ошибочным распространенное терминологическое смешение жанров.