Владимир Набоков - Комментарий к роману Евгений Онегин

Онегин уехал из Петербурга примерно тогда же, когда и Пушкин (9 мая 1820 г.); гулять по невским набережным летней, а скорее даже весенней ночью они могли не позднее первой недели мая по старому стилю или не позднее числа 20-го по новому (конечно, если прогулка почему-либо не отнесена к 1819 г.). В это время года на 60° северной широты солнце садится в 8.30 вечера и встает в 3.15 утра; вечерние сумерки длятся почти до самой полуночи, а затем через полчаса начинает светать. Это знаменитые «белые ночи» (короче всего они в июне: закат в 9.15 вечера, рассвет в 2.30 утра), когда небо «прозрачно и светло», а луны почти не видно.

3Произведение Гнедича «Рыбаки», о котором Пушкин говорит в примечании 8, — многословная и монотонная эклога (нерифмованный пятистопный амфибрахий), изображающая двух пастухов, рыбачащих с берега одного из невских островов (скорее всего, Крестовского). Пушкин цитирует первое издание части II («Сын отечества», 1822, VIII), которое немного отличается от окончательного текста (1831). Эта нудная цитата была, несомненно, продиктована благодарностью поэта Гнедичу за руководство изданием «Руслана и Людмилы» в 1821 г.

4—6Вот прелестный пример того, как посредннк-Пишо прокрался наперед Байрона: в магических модуляциях этой строфы есть строчки, где Пушкин с мечтательной печалью вспоминает свои прогулки с Онегиным по Дворцовой набережной.

Ср.: «Чайльд Гарольд», II, XXIV:

Жалкий французский пересказ (Пишо, изд. 1822 г.):

«Penchés sur les flancs arrondis du vaisseau pour contempler le disque de Diane, qui se réfléchit dans le miroir de l'Océan [отсюда y Пушкина „вод… стекло“], nous oublions nos espérances et notre orgueil: notre âme se retrace insensiblement le souvenir du passé» [293].

Обратите внимание на этот любопытный и важный случай образ изуродован под влиянием пересказчика, вставшего между двумя поэтами.

1—4Здесь аллюзия на бездарные ходульные стишки Михаила Муравьева (1757–1807). См. пушкинское примечание 9.

2 гранит — имеется в виду гранитный парапет. В этой строфе Онегин и Пушкин стоят на южном берегу Невы, на Дворцовой набережной, лицом к Петропавловской крепости, которая служила тюрьмой для политических преступников и находилась на так называемом Петербургском острове, около северного берега реки, имеющей 500 метров ширины.

В письме брату Льву (в ноябре 1824 г.) наш поэт, готовивший тогда первое издание первой главы, писал (из Михайловского в Петербург): «Брат, вот тебе картинка для „Онегина“ — найди искусный и быстрый карандаш. Если и будет другая, так чтоб… та же сцена… Это мне нужно непременно».

В книге А. Слонимского и Э. Голлербаха «Пушкин в изобразительном искусстве» (Л., 1937) я нашел неплохую репродукцию этого карандашного наброска (МБ, рукопись 1254, л. 25). На нем нарисованы Пушкин и Онегин, опирающиеся на парапет невской набережной, и пушкинской же рукой надписаны цифры от 1 до 4, относящиеся к различным деталям рисунка. Номер 1 — изображенный со спины Пушкин, судя по всему, любуется Невой; он невысокого роста, на нем шляпа-«боливар» (из-под которой видны густые темные кудри до плеч, штопором вьющиеся на концах, — летом 1819 г. в Михайловском Пушкин обрил голову после тяжелой болезни, о которой чем меньше будет сказано, тем лучше, и пока волосы не отросли, носил кудрявый каштановый парик), модные зауженные у щиколотки панталоны и длинный, сильно приталенный (силуэта «песочные часы») сюртук с двумя пуговицами сзади по линии пояса. Он непринужденно опирается левым локтем о парапет, стоя нога за ногу, левая вольготно отставлена на носок. Номер 2 — Онегин в профиль, одетый примерно так же, минус романтические кудри. Его поза гораздо более сдержанна: на парапет он опирается скованно, как будто сделав большой неловкий шаг. Номер 3 — нечто вроде парусника на Неве. Номер 4 — приблизительные очертания Петропавловской крепости. Под рисунком тем же торопливым карандашом подписано: «1. [Пушкин должен быть] хорош — 2. [Онегин] должен быть — опершися на гранит. 3. Лодка. 4. Крепость, Петропавловская».

Однако издание 1825 г. вышло без картинки. В конце концов, перерисованная пресловутым Александром Нотбеком, она вошла в серию иллюстраций к ЕО из шести гравюр, которые в январе 1829 г. опубликовал «Невский альманах» Егора Аладьина. Лодка лишилась паруса; с правого краю добавились листва и фрагмент чугунной ограды Летнего сада; Онегин, уже в просторной, отороченной мехом шинели, стоит, едва касаясь парапета рукой; его приятель Пушкин, развернувшись с любезным видом к читателю, скрестил руки на груди.

На все это безобразие Пушкин, в середине марта 1829 г., отреагировал забавным стишком:

Мост Кокушкин — это мост через Екатерининский канал. Любопытно отметить, что длинная темная шевелюра, с которой Пушкин себя изобразил на той карандашной картинке, сразу же заставляет нас вспомнить Ленского, чьими единственными портретными характеристиками в романе являются эпитет «красавец» да эти самые кудри. Так и хочется, чтобы во второй главе Онегин ему сказал: «А ведь вы слегка напоминаете молодого Пушкина — я знавал его в Петербурге».

Тогда же (в 1829 г.) Пушкин сочинил и похабный стишок про другие, еще более кошмарные, каракули несчастного Нотбека «Татьяна за письмом к Онегину» (в той же серии). Перед нами предстает дородная особа в облегающей ночной рубашке; одна ее пухлая грудь совершенно обнажена; особа сидит на стуле боком, лицом к читателю, скрестив ноги в зашнурованных туфлях, рука с пером вытянута в сторону вполне канцелярского стола, позади которого кровать с пологом. Я колебался, цитировать ли стихи. Но вот они — какие есть: