Василий Аксенов - «Квакаем, квакаем…»: предисловия, послесловия, интервью

ЕВГЕНИЙ ПОПОВ:— Дорогой Василий Павлович, не согласитесь ли вы ответить на несколько простых вопросов в преддверии вашего юбилея?

ВАСИЛИЙ АКСЕНОВ:— С чего это ты вдруг стал мне «выкать»?

Е. П.:— Да сказали, что неудобно «на ты». Дескать, 70 лет не хухры-мухры. Я, правда, сопротивлялся, что, де, «не стареют душой ветераны» и так далее… Так что давай уж как получится… Вот первый вопрос. Василий Павлович, с какими чувствами, настроениями вы встречаете ваш юбилей?

В. А.:— Как всегда, со смешанными чувствами. У меня и в молодости этот день не вызывал отчетливых эмоций. Правда, когда мне вдруг исполнилось тридцать, я помню, подумал — ну все, начинается… это… снижение. Однако после тогдашнего юбилея я вдруг стал чувствовать себя моложе. А теперь и не знаю, вроде — совсем уже мафусаилов век… И настроение, как всегда, рабочее… Самое главное для меня — работа. Кстати, идеи творческого характера у меня чаще всего появляются по утрам, когда я бегаю…

Е. П.:— Тут вся Москва заинтригована, почему ты не встречаешь этот день на родине, где у тебя и читатели, и поклонники, и телевизионщики рядом.

В. А.:— В разгар курортного сезона что-либо праздновать в Москве смешно. У меня всегда этот день совпадал с отсутствием в городе близких людей. Или я сам был в отъезде. Даст Бог, буду осенью в Москве, устрою для своих гуляние… более-менее умеренного характера. То есть шампанского там будет больше, чем водки.

Е. П.:— Эмигрант Аксенов обращался в начале 80-х по «Голосу Америки» к соотечественникам со словом «господа». Кто вы нынче, господин Аксенов? Профессор, писатель, телезвезда?

В. А.:— Разумеется, писатель. Даже когда я был стопроцентным профессором, я ощущал себя только писателем. А сейчас, когда я на пути к отставке, тем более. Хотя Джордж Мэйсон — университет — дал мне много хорошего, выручал меня в течение стольких лет. Но и я ему отплатил добром за добро. Несколько поколений студентов-славистов прошли через меня. Но теперь мое время будет отдано только писательству. Следующей весной я завершаю профессорскую деятельность. «Два столетия русского романа»— один мой семинар. Другой — «Российский модернизм и левый авангард».

Е. П.:— Появилось сообщение, что по твоей «Московской саге», романе из жизни нескольких поколений московской врачебной семьи Градовых, снимают двенадцатисерийный телефильм. Расскажите что-нибудь об этом, Василий Павлович.

В. А.:— Да, съемки идут полным ходом. Киногруппа режиссера Дмитрия Борщевского сложилась, и все работают с энтузиазмом и самоотдачей, В съемках заняты и молодые актеры, и звезды — Юрий Соломин, Инна Чурикова, Кристина Орбакайте… Меня поражает, что молодые актеры гораздо выше, чем наше поколение.

Е. П.:— В каком смысле?

В. А.:— В прямом. Они выше ростом, чем мы. Не говоря уже о поколениях предыдущих. Там один актер играет красного маршала Блюхера, так этот парень выше меня, а Блюхер, как известно, был такой маленький, кривоногий…

Е. П.:— А музыку кто пишет?

В. А.:— Александр Журбин. Автор первой советской рок-оперы «Орфей и Эвридика». Там уже на мои стихи из романа возник сентиментальный шлягер с прилипчивой мелодией «Тучи в голубом», пока его распевает лишь киногруппа.

Е. П.:— Говорят, что и твой сын работает на фильме?

В. А.:— Да, Алексей является артдиректором, то есть под его началом творят несколько художников кино, а он определяет эстетику фильма.

Е. П.:— А вот такой вопрос — доволен ли ты своими последними публикациями в России?

В. А.:— Практически все, что я написал, теперь издано на родине. К моему удивлению, мой последний роман «Кесарево свечение» даже неплохо продается, хотя и не рассчитан на массового читателя.

Е. П.:— А кто твой читатель? Ведь когда-то твоей прозой зачитывались миллионы.

В. А.:— Это — особая группа людей, и по нынешним временам — немаленькая. Вообще-то я не стремлюсь к расширению круга читателей… Хотя, меня в какой-то степени вдохновляет и поражает, что мои книги охотно читает молодежь. Я выступаю перед публикой в России и вижу в зале множество молодых лиц. Один раз на Солянке в Москве вдруг передо мной тормознул какой-то супермерседес, из него вышел парень лет тридцати и начал шпарить словечками из моих сочинений…

Е. П.:— А как ты вообще оцениваешь состояние литературы после «времени большевиков»?

В. А.:— Трудно судить, когда находишься внутри литературного процесса. Трудно быть объективным. У меня есть всевозможные претензии, иногда недоумение и вообще Бог знает что, но тем не менее, мне кажется, что российская литература — живая, что она переживает процесс возрождения из парабиоза, советской нежити, я думаю, что те ниточки, которые пульсировали сквозь это ступорозное тело, они будут более активными. Россия всегда была литературоцентричной страной. Мне кажется, что литература в новом качестве, как непременная часть духовного процесса, будет более активной и в будущем. Появится новое поколение писателей, которые будут трудиться не только ради денег и лауреатских званий, будут участвовать во вдохновенном процессе самовыражения. Это процесс очень важен в литературе и сознании нации. В составе нации должно быть хотя бы несколько человек, которые самим процессом самовыражения отвечают на невысказанные, несформулированные вопросы или, вернее, задают их. Ведь в основном-то человек живет автоматически. Один за другим катятся дни рождения и проходит жизнь. Все вокруг себя воспринимается механически. Человек не понимает, почему один предмет назван одним словом, — другой — другим. Для него это — данность. А что на самом деле происходит? Что еще за этими затертыми понятиями существует и существует ли вообще? Вот — вопросы вопросов.

Е. П.:— А какая из твоих собственных книг у тебя самая любимая?

В. А.:— «Кесарево свечение». И не потому, что это — последняя книга. Мне там на самом деле многое нравится. Кажется, мне удалось соорудить такую конструкцию, в которой роман существует в более или менее гармонических формах.

Е. П.:— А из мировой литературы?

В. А.:— В разные периоды жизни было невероятное количество любимых книг. В детстве — дореволюционное Полное собрание сочинений Джека Лондона, откуда некоторые вещи так и не были перепечатаны при большевиках. Тогда же, в детстве был поражен Толстым, батальными сценами из «Войны и мира». Потом появились другие кумиры… Хемингуэй, Андрей Белый, «обернуты»… Мне трудно сказать, кто для меня НОМЕР 1. Есть такой анекдот: известного скрипача спрашивают: