Том Шиппи - Дорога в Средьземелье

Имя Фродо, как и имя Перегрин, может принадлежать именно к этому списку и одновременно представлять собой англизированную форму от имени Фрода, которое во времена Войны за Кольцо для хоббитов смысла не имело и воспринималось ими просто как еще одно случайное сочетание слогов, такое же, как Бильба, Бунга или Пола. На самом же деле, надо предполагать, это имя хранило последнюю память о каком–то забытом древнем герое Дейла или Марки. Если это так, то имя Фродо является для хобби чьей номенклатуры исключением Однако почему бы и не сделать исключения для главного героя? Вполне возможно, что Толкин так и поступил, особенно если учесть, что имя Фродо нарочито не внесено ни в одну из категорий.

На деле имя Фрода — реальное имя, добытое из темнейших глубин древнескандинавских сказаний. Один раз оно упоминается и в «Беовульфе» (за пределами главной истории). Рассуждая о политике, главный герой замечает, что король данов намерен выдать свою дочь за glœdum sum Fródan — за «счастливого сына Фроды» (271). С помощью этого брака король надеется залечить раны, нанесенные распрей между данами и хадобардами, которыми некогда правил Фрода. Беовульф, однако, считает, что от этой затеи толку не будет, поскольку герои все равно не смогут избавиться от тяготеющего над ними бремени кровной мести. По всей видимости, хотя это предположение делается уже на основании других источников, король данов умертвил отца Ингольда, Фроду, и именно поэтому захотел, ради восстановления мира, заключить союз с сыном убитого. Скорее всего, в этом случае, как и во многих других, Беовульф оказался хорошим пророком В древнескандинавских сказаниях без конца вспоминается о неудачном и, возможно, предательском нападении Ингольда на своего тестя, причем, согласно понятиям героического стиля, это деяние было достойно всяческой похвалы. Возможно, об этом пелось и в нортумбрийских песнях, которые так шокировали Алкуина. Поэтому, задаваясь вопросом: «Что общего у Ингольда со Христом» — он использовал Ингольда как пример наиболее широкой пропасти между поведением, которое поощряется героическим каноном, и христианской этикой. Ингольд довел идею непрощения обид до крайнего предела. Однако нет никакой нужды думать, что сын пошел в отца.

Больше древнеанглийская традиция ничего нам о Фроде не сообщает, но существует и скандинавская форма этого имени — Фроти, что в переводе означает «мудрый». С персонажем по имени Фроти связано несколько легенд Самая связная из них сообщает, что Фроти был современником Христа; это признают как Саксон Грамматик (1200 г. по P. X) [339], так и Снорри Стурлусон (1230 г. по P. X) [340]. Во время его царствования не было ни убийств, ни войн, ни грабежей, золотые кольца валялись у всех на виду, но никто их не подбирал; поэтому его царствование прозвали Frotha–frith, или «мир Фроти». Но жадность (или, возможно, чрезмерный альтруизм) положила конец благоденствию. Мир и изобилие обеспечивала производившая всю эту благодать волшебная мельница, принадлежавшая Фроти. Эта мельница приводилась в движение двумя великаншами, которые и мололи на ней золото, мир и изобилие Фроти (заботясь, возможно, о безопасности своих подданных) не давал великаншам ни минуты отдыха. В один прекрасный день терпение великанш кончилось, и они намололи на своей мельнице армию викингов. Викинги убили Фроти и забрали себе его золото. Однако они тоже не дали великаншам передышки, увезли их вместе с мельницей в море и заставили молоть соль. Но великанши намололи столько соли, что корабль, а вместе с ним и мельница пошли на дно моря, причем (добавляет народная традиция) великанши до сих пор крутят в пучине волшебную мельницу, чему свидетельством водоворот Мальстрем. Именно поэтому у морской воды соленый вкус.

Как мы видим, мораль этой истории в том, что зло неизлечимо. Имеет ли она какое–либо отношение к «Беовульфу»? Прямой связи нет, однако Толкину было не впервой «реконструировать» древние легенды. По–видимому, его поразило то, что сын был полном противоположностью отцу: сын, Ингольд/Ингьялдр — отцу, Фроде/Фроти. Первый является носителем «духа Рагнарека» в чистом, неразбавленном виде, иначе говоря, представляет собой героическую условность в худшем из вариантов; в лекции о «Беовульфе» Толкин называет Ингольда «трижды вероломным и одновременно легковерным». Другого окружает ореол ностальгической неудачи: время короля Фроти было благословенным но кончилось для него поражением как личным (его убили), так и идеологическим (сын Фроды вернулся на дурную старую стезю мести и ненависти, с презрением отметая любые мирные инициативы и даже, по всей видимости, собственные хорошие побуждения). Разумеется, Frotha–frith мог быть простой случайностью или следствием Воплощения, о котором не знали даже самые добродетельные язычники [341]. По совокупности этих причин составной образ Фроды/Фроти стал для Толкина символом грустной правды, которая кроется за героическими иллюзиями, чем–то вроде уголька, тлеющего в печальной тьме языческих столетий. В «Возвращении Беортнота» Тидвальд с укоризной говорит Тортхельму, только что отыскавшему среди трупов обезглавленное тело своего господина:

Следует еще добавить, что есть нечто мрачно–закономерное в том, что имя Ингъялдр еще много столетий оставалось у скандинавов в широком употреблении, а имя Фроти было быстро позабыто.

История Фроти во многом созвучна истории толкиновского Фродо. Фродо — тоже миротворец, а под конец и просто пацифист. Легко проследить развитие его характера от сцены, где он наносит удар кинжалом мордорскому троллю, до встречи с Голлумом на границе Мертвых Болот, где он хотя и угрожает Голлуму, но от удара все–таки воздерживается. В Итилиэне он спасает Голлума от гондорских лучников, хотя Сэм определенно склоняется к тому, чтобы не вмешиваться и дать Голлуму погибнуть. В Мордоре Фродо отказывается от Жала и оставляет себе лишь орочий ятаган, но при этом произносит, «...я, наверное, никогда не пущу его в ход Отвоевался…» Десятью страницами позже он отказывается и от ятагана, заявляя при этом: «Отныне я отказываюсь от всякого оружия — благородного, подлого, всякого». В главе «Беспорядки в Заселье» его роль состоит в том, чтобы предотвратить убийство, а позже, после битвы, в которой он «меча так и не обнажил», он берет на себя роль защитника пленных. Он отказывается убить Сарумана даже после того, как чародей нанес ему предательский удар, от которого Фродо защитила только мифриловая кольчуга. Разумеется, он научился себя контролировть, пока был Хранителем Кольца, но в его поведении есть и оттенок усталости. «Все равно, — говорил тем временем Фродо всем, кто мог его слышать, — я хотел бы, чтобы обошлось без смертоубийства». Всем, кто мог его слышать? Кто–то, возможно, надеялся, что Фродо залезет на камень и скажет речь, чтобы навязать всем свою волю. Но Мудрость противостоит Воле, и кажется, что Фродо («мудрый»), став мудрее, утратил все желания, даже волю к добру. Мерри делится с ним своими планами о том, как победить разбойников с помощью силы. « — Прекрасно, — откликнулся Фродо. — Принимай командование!»