Матвей Малый - Как сделать Россию нормальной страной

Эра революционного восторга прошла, и теперь уже требовался не Маяковский, а тот, кто мог бы отражать, в ритме марша, совершенно другую, ужасно-прекрасную, но при этом совершенно не человеческую поэтику Социальной машины. Ушли певцы сложной любви мужчины и женщины, застрелились революционные крикуны, и на их место пришли бесцветные создатели речей о беззаветной любви народа к его Партии. Хоть и скучен текст этих речей, да велики они по силе: ведь говорит уже не человек, а новый Бог, Машина.

Итак, в развитии идеологии приходит момент, когда она захватывает власть, и этот момент обещает, что никакая вера, никакой персональный поиск правды и пути уже не нужен: идеология знает и покажет все, и от члена коллектива (слово «человек» как раз только что умерло) требуется лишь слепое повиновение. Умение слепо повиноваться идеологии достигается только в результате тяжелой работы над собой, только при условии, что член коллектива окажет громадную помощь своему Социальному Я в деле максимально возможного уничтожения своего Индивидуального Я.

То Бухарин в Политбюро, то он расстрелян, то расклешенные джинсы, то узкие брючки. Главное — вовремя менять.

Кстати, о расстреле: мы видим, что самым лучшим пропагандистом идеологии является пуля, способная мгновенно перевести человека в идеологический октант и уже больше не беспокоиться о его полном подчинении. Вот почему массовое убийство людей — это любимое дело идеологов. Вот так и получается, что те, кто отказались подчиняться идеологии, довольно скоро встречают в лагере самых ярых сторонников идеологии или оказываются с ними у той же самой стенки. Только Сталин успел дворян и священников перестрелять, как к той же стенке уже вели Радека и других членов ЦК.

Идеология позволяет человеку вести себя так, как будто его душа никогда не существовала, так как у него теперь новая душа — Социальное Я. Это означает, что вера необходима только тогда, когда идеология впускается внутрь человеческой души, но сразу после этого любая вера, в том числе и в идеологию, становится лишь признаком плохой работы Социального Я человека и посему может быть поводом его социального отторжения или его полного выбраковывания в качестве детали Социальной Машины. Это позволяет сформулировать то, что я назову законом идеологического развития.

Для того, чтобы идеология использовалась правильно, объект ее влияния должен потерять всякое пристрастие к тем внешним формам, в которые эта идеология рядится сразу же после того, как она перестроит его существование из индивидуального в социальное. С этого момента человек должен принять фундамент всякой идеологии — горизонтальную ориентацию — как основу своего существования и должен бессознательно, механически, без всяких сомнений и внутренней борьбы, постоянно и неизменно действовать согласно горизонтальной ориентации и сиюсекундным формам, принимаемым данной идеологией во всех социально значимых ситуациях. Идеологии не нужно подчиняться или не подчиняться: идеологией нужно стать и быть.

Совершеннейший коммунист или фашист может с легкостью притворится демократом, но для такого «демократа» есть элементарный тест: настоящий демократ не может быть хамом. А так как именно хамство является основой сегодняшней политической жизни в России, очевидно что сегодняшняя «демократия» является просто идеологическим прикрытием, формой, которая может быть легко изменена.

Ленин, хоть он и жил когда-то, оказался вечно живым. Вечно живым бывает только камень: так что, оказывается, наш Ленин был камнем. А друг его Феликс был железным. Мораль: принимая идеологию, ты перестаешь быть живым человеком.

Это означает, что человек или имеет мораль и ведет себя соответственно моральным принципам, или не имеет морали, а всего лишь следует предписаниям о том, какое поведение сегодня, в данный момент, является идеологически правильным. Таким образом, идеологизированному человеку совершенно все равно, быть ли ему коммунистом, фашистом или прикрываться демократическими лозунгами.

С точки зрения исторической памяти России, памяти каждого россиянина, с точки зрения Индивидуального Я, дико встречать на улицах людей со свастикой. Но с точки зрения идеологической, это совершенно нормально. Теперь свастика, даже больше чем серп и молот, является идеальным идеологическим символом, потому что именно свастика, как ничто другое, идеально демонстрирует полную потерю русским народом исторической памяти.

Если человек сначала был коммунистом, а потом обрел свое лицо, стал уважать права других, перешел в другое измерение, — это второе рождение, тут разница громадная, качественная. А между коммунистом, фашистом и вором, будь он хоть тысячу раз демократ, нет никакой ощутимой разницы, это все одно и то же мировоззрение, базирующееся на попытке захватить чужое как следствие отказа от себя.

Закон идеологического развития очень важен с точки зрения чистоты рядов демократов. Становится ясно, что заидеологизированный человек может вполне принять теорию демократического развития России как новую идеологию и начать активно пропагандировать ее. Произносимый текст для заидеологизированного человека значения не имеет: разница только в том, что человек делает, вертикально или горизонтально он ориентирован.

Такая уж у нас история: люди попали в коммунистическую партию — плохие и хорошие вместе — так что среди коммунистов вполне могут быть настоящие демократы. А вот среди демократов 80 % оказалось настоящими коммунистами. Как мы узнали, что полковник Исаев — герой, патриот России? Мы его направили работать фашистом Штирлицем. Тоже можно сказать и о многих демократах: только теперь преподаватели научного коммунизма знают, что их наука даром не прошла, настоящие коммунисты выросли, хоть и говорят только о свободе и даже знают английский язык. Ни совести, ни открытости новому, ни сострадания — а твердости хоть отбавляй, не меньше, чем у железного Феликса.

Мы говорим: для того, чтобы правильно внедрить в человека идеологию, нужно разрушить веру этого человека в эту идеологию. Но здесь же есть явное противоречие! Не допустили ли мы где-то ошибки? На самом деле управление системами очень часто включает в себя действия, которые на первый взгляд кажутся противоречивыми. Для того, чтобы сделать суп, вода сначала должна быть доведена до кипения, потом суп надо поставить на маленький огонь, а потом поставить его в холодильник, тем самым еще более снизив его температуру, и наконец, перед употреблением, нагреть (а в желудке он еще раз остынет). Итак, если мы вдруг сделаем вывод, что для приготовления супа нужно кипятить воду, то тот повар, который будет следовать этому принципу, просто сожжет посуду и испортит суп. Идея супа не состоит в том, чтобы все время держать воду кипящей. Она состоит в том, чтобы накормить человека, для которого этот суп предназначен, и поэтому для внешнего обозревателя некоторые из тех характеристик супа, которые казались важнейшими, например его температура, меняются, но всегда меняются так, чтобы на данном этапе приблизиться к выполнению главного назначения супа — сохранить его в качестве продукта питания.