Пьер Лепроон - Современные французские кинорежиссеры

В «Детях райка», наоборот, интрига завязывается между действующими лицами, первоначально отдаленными друг от друга, и развивается в течение большого отрезка времени. Действие первой серии относится к 1840 году, второй—1847 году. Выдерживается только единство места действия. «Драматическая линия растянута, запутана, прерывиста, — пишет Жан Кеваль. — Построение действия, если о нем вообще можно говорить, сбивает «с толку». Такая аморфность композиции противоречит законам массовой кинопродукции, но она в духе того пути, на который уже вступили крупные кинематографисты и который поставит язык кино на службу замыслу скорее монументальному (или, если угодно, литературному), нежели драматургическому. В этом случае воспроизведение жизни опирается на отдельные эпизоды, на разветвленность сюжета и, избавляясь от требований драматической конструкции, придает фильму масштабы уже не живописного полотна, а фрески.

В первоначальных вариантах «Нетерпимости» Гриффита и «Колеса» Ганса заложен тот же принцип, который позднее мы обнаружим в «Реке» Ренуара, где он применен в психологическом плане. Пантомима в одном случае, индийская сказка — в другом включены в действие, и с точки зрения драматургии могли бы быть изъяты, но это разрушило бы внутреннее единство произведения, которое находит в таком кажущейся аморфности свое равновесие, потому что его единство покоится на ритме, самой картины.

Говоря о фильме «Жюльетта или Ключ к сновидениям», который он будет снимать значительно позже, Марсель Карне признается в намерении делать этот фильм по классическим правилам построения симфонии. В равной мере можно было бы раскрыть музыкальный характер композиции фильма «Дети райка», который начинается и заканчивается равнозначащими большими кусками: шествие в увертюре, когда действующие лица появляются одно за другим, и карнавал в «финале», когда они, наоборот, исчезают. Между этими двумя большими частями и разворачивается запутанная интрига, по ходу которой показаны две пантомимы: замечательная пантомима статуи и пантомима «старьевщика». В первой пластически изложен весь фильм в целом. Обе прерываются, когда в эти вымыслы вторгаются жизненные драмы персонажей: в первом случае— это любовь Натали к Батисту, во втором — любовь Батиста к Гаранс. И это — особенно первая пантомима — наиболее волнующие моменты фильма, создающие образ горестного хоровода чувств, в котором действующие лица преследуют друг друга, так никогда и не настигая. Темы Любви и Судьбы здесь приглушены, но отнюдь не заслонены живописностью, ароматом обстановки той эпохи, что придает им незабываемые черты. Драма отражается и повторяется в спектакле, который дают сами действующие лица. Искусство и жизнь переплетаются, как в «Вечерних посетителях», реальное и волшебное перемешивается. Вероятно, после «поэтического реализма» первых фильмов творчество Карне стала характеризовать «ученая» интерпретация сюжетов. Позднее мы увидим это в «Жюльетте», в ее дуализме, который на этот раз будут составлять правда и мечта. Многие действующие лица в «Детях райка» являются историческими: мимист Дебюро, актер Фредерик Леметр, Ласенер, которого тогда называли «денди преступления». Но рассказ построен на вымышленных персонажах, и прежде всего на Гаранс, чью любовь оспаривают герои. Но и те и другие, отмечает Роже Леенхардт в исследовании, посвященном Преверу [271] Esthétique de Prévert, «Fontaine», № 42, mai 1945. , пришли из итальянской комедии. Дебюро, Гаранс, Фредерик Леметр составляют новый вариант классического трио: Пьеро, Коломбина, Арлекин.

Следовало бы подробнее поговорить о красоте формы «Детей райка» и достоинствах исполнения. Безупречное мастерство режиссера сказывается в руководстве этим, как выразился Жорж Садуль, «роскошным дивертисментом», который, можно сказать, предвосхищает кинематограф завтрашнего дня, где будут играть свою роль изображение, звук, цвет и, быть может, стереоскопичность.

Помимо этой внешней красоты формы, фильм является также одним из самых богатых по содержанию кинопроизведений благодаря выразительности в обрисовке характеров и в развитии драматических положений. Персонажи фильма живут напряженной внутренней и внешней жизнью, такие выпуклые и глубокие образы встречаются лишь на страницах романа. Не идет ли во вред, как поговаривали, «интеллектуальность» фильма его эмоциональной стороне? Нет, скорее она рождает эмоции другого порядка, не волнение чувств, а волнение духа. Действующие лица приковывают к себе внимание не столько своими страстями, сколько своей человечностью, характерами, игрой, которая завязывается между ними, и событиями, которые они сами вызывают или переживают. В отношении формы также поражает не картина, а фреска, постигая которую постепенно открываешь чудесное движение.

Подводить такое широкое повествование под «правило трех единств», как это делает Ландри (не говоря уже о том, что речь идет об искусственном приеме), значит, мне кажется, требовать, чтобы одно искусство развивалось по законам другого. Кино — не театр, даже если оно, как в данном случае, заимствует и персонажей и действие у театра и отдает ему дань уважения. Здесь мы уже присутствуем не на драматическом представлении, а так же, как в «Золотой карете» Ренуара — другой дани театру, л во «Французском канкане» — дани мюзикхоллу, на представлении зрелищного порядка. Фильмы, подобные этим, дают основание к реабилитации «дивертисмента» в том значении, которое ему придавалось в XVIII веке. С тех пор романтизм, натурализм, Свободный театр и психология стерли все воспоминания о нем и о его благородстве. И в этом отношении «Дети райка» также являются фильмом будущего.

Мы еще вернемся к разговору о кинематографическом почерке Карне, но все же отмстим мимоходом, что в этой фреске, как и в своих «трагических коллизиях», режиссер не приемлет никаких эффектов, никакой лирики. На первый взгляд кажется, что нет ничего проще, чем приемы, используемые в этом фильме, — «почерк ясный и незатейливый; мало очень крупных планов, без нужды нарушающих ритм действия, нет необычайных углов съемки и особых приемов. Несложные планы связаны между собой и логично следуют друг за другом». Но именно в этом и заключается весь секрет. Мы говорили, что искусство Карне — прежде всего в «композиции». Пьер Мальфиль отмечает это в очень содержательнойфильмографическойаннотации J. D. H. E. C. [272] «Bulletin», № 1, mai 1946. , которая многими использовалась. Говоря о «Детях райка», он приводит строки из Шекспира, которые действительно выражают дух фильма: «Весь мир — это сцена, мужчины и женщины — лишь актеры. Они появляются на сцене и исчезают». И автор продолжает: «Люди — марионетки в гигантском гиньоле, в котором ниточки держит Судьба. И как в пьесе Ласенера, они встречаются, теряют друг друга, снова встречаются, снова теряют друг друга». В этом вся драма человеческой участи — вечная и тщетная суета.